Аркадий Розенберг: «Городская газета» — воспоминания о Бельцах

Представляем воспоминания бельчанина Аркадия Розенберга, которые были опубликованы в сборнике «Бельцы: рассказы и воспоминания», вышедшем в 2006 году в Иерусалиме под редакцией Арье Гойхмана. Воспоминания касаются городской газеты, последним названием которой было «Голос Бэлць».

В марте 1948 года в Бельцах, сравнительно небольшом тогда городке на севере Молдавии, была создана первая газета.

Более чем за полувековое существование она претерпела немало реорганизаций. Была городской, уездной, районной, межрайонной.

Газета называлась «Коммунист», затем «Искра», вновь «Коммунист», а впоследствии — «Голос Бельц».

Размещалась редакция на втором этаже невзрачного домика № 22 по улице 28 Июня (сейчас ул. 31 Августа — "СП"). В том же здании на первом этаже и в соседней двухэтажной постройке находилась городская типография.

Во второй половине 80-х годов прошлого столетия редакция получила, наконец, «шикарную» по тем временам «жилплощадь» в многоэтажном доме по улице Пушкина. Как любой орган печати тех далёких застойных лет, газета являлась «рупором масс», была верным подручным партии в её борьбе за... тут читатель может вставить по своему желанию любую цель, к которой мы шли «шагами семимильными». Нам иногда казалось, что уже ясно различимы горизонты той заветной мечты, а может это был лишь мираж в пустыне? Будучи студентом, и я верил словам очередного вождя о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Пролетело не одно десятилетие, но обещанного светлого завтра нам так и не довелось увидеть воочию. Сразу же оговорюсь, я не работал в газете в первые годы после её создания, а пришёл лишь спустя 15 лет.

Так что на полноту освещения событий ни в коей мере не претендую. Да и не ставлю перед собой такой цели. Многого не знаю, кое-что за давностью лет позабылось, а потому ни о какой полноте описания не может быть и речи. Просто хочется поделиться воспоминаниями о тех, рядом с кем довелось работать...

У многих бельчан, особенно тех, кто постарше, ещё в памяти такие фамилии, как Водопьянов, Плеханов, Михайлов, Савинова, Шмундяк, Клобуцкий, Ицкович, Лупашку, Шаргу...

Это они стояли у истоков газеты. Мне же запомнилось, что в 50-70 годы прошлого века работал в нашем коллективе Абрам Яковлевич Гринауцкий. Многие годы он возглавлял и партийный, и промышленный, и сельскохозяйственный отделы редакции. В сороковом году он поступил в бельцкое педучилище, где учился на одном курсе с Борисом Главаном, чьим именем потом гордились в Советской Молдавии. Ещё бы, Борис Главан был молодогвардейцем и погиб в Краснодоне.

Абрам Яковлевич нам иногда рассказывал об этом скромном юноше. Как мы тогда завидовали этому убелённому сединой человеку! Ведь он лично был знаком с одним из героев "Молодой гвардии". А мы о нём только читали в романе А. Фадеева. Возле меня, за соседним письменный столом сидел белобрысый юноша — Серёжа Сиволобов.

В середине 60-х мы вместе начинали, работая под началом Израиля Соломоновича Фингурта, завотделом сельского хозяйства. Нашего шефа с пышной копной седых волос и крупными роговыми очками на переносице мы с Серёжей звали просто «Соломоныч». Он чем-то неуловимо смахивал на мудрого библейского царя Соломона. Отправляя нас дважды в неделю в командировку на задание, он всегда советовал, на что обратить внимание, как без особого труда накопать «компромат» для критической статьи. Провожая нас, комсомольцев, в «дальнюю дорогу», большевик с почти двадцатилетним партийным стажем, непременно желал нам удачи и в шутку добавлял: «Не вернётесь — буду считать вас коммунистами». Конечно же, мы возвращались «с победой»: с исписанными вкривь и вкось семикопеечными блокнотами из бумажных отходов производства Кишинёвской типографии. Первые уроки журналистского мастерства мы с Серёжей получили от «Соломоныча».

Когда он нас покинул, переехав с семьёй в Кишинёв, мы будто осиротели. Вскоре и Сергей перешёл на работу в горком партии. Спустя несколько лет он вырос до начальника городского бюро по трудоустройству. В те годы он сумел издать несколько книжек стихов и первую повесть о жизни колхозного села. Встречаясь с Сергеем на различных совещаниях, я по старой памяти называл его запросто Серёжкой (не мог иначе, ведь мы с ним одного года), на что Сергей Андреевич постоянно обижался.

Вместе с нами в ту пору в сельхозотделе газеты работал Павел Рябошапка — человек без определённого возраста. С одинаковым успехом ему можно было дать и сорок лет, и пятьдесят. Брился он только раз в неделю, а выпивал каждый день. Бывали исключения из правил: мог и дважды приложиться к стакану. Если с утра не опорожнит бутылку, то в обед «приговорит» её обязательно. Употреблял он исключительно дешёвое вино. В командировки «Соломоныч» его не посылал — не хотел рисковать репутацией газеты. А потому, человек по натуре добрый, Павлик (его иначе никто не называл), «брал» информацию по телефону. Делать это ему было трудновато, ибо он заметно заикался. К своему физическому недостатку он относился спокойно. Иногда даже подтрунивал над собой по этому поводу: «Я з-з-заикаюсь только к-к-когда раз-з-зговариваю. К-к-ко-гда пишу, это с-с-совсем не з-з-заметно... ». В течение пяти минут наш коллега умудрялся выпытать фамилии нескольких доярок, их возраст, а также количество обслуживаемых ими коров, и надоенного за месяц молока. Этого вполне хватало не только на небольшую заметку, но, порой, и на солидную «зарисовку» под рубрикой «О людях труда». Начинал Павлик почти всегда одинаково:

«Маруся (Катя, Аурика, Елена) проснулась по обыкновению рано, едва забрезжил рассвет. Быстренько сполоснув лицо, она ускоренным шагом направилась на молочно-товарную ферму. Через четверть часа девушка уже приступила к утренней дойке. Молоко длинными полновесными струями стучало о дно подойника...». Далее перечислялись показатели ударницы коммунистического труда и имена её соперниц по соревнованию. Одним словом, мы уже знали, чем завершится повествование о той, которая оказалась лучшей не только в колхозе, но и в районе. Тогдашний редактор Ф. Л. Крулицкий, решив уволить горе-работничка, так и сказал на очередной летучке: «Скоро, Павлик, мы с вами расстанемся...». Рябошапка всё понял, но, решив напоследок съязвить, без тени смущения выдал: «А ч-ч-что, Ф-ф-филипп Леонтьевич, вы от нас у-у-уходите?». Больше мы Павлика в редакции не видели...

Почему-то в редакции все шишки всегда достаются ответственному секретарю. Оттого и не было желающих на эту неблагодарную и порядком изматывающую должность. Ответственность поистине большая. Если всё шло хорошо, лавры доставались шефу. А случись «прокол», стрелочника искать долго не приходилось. Им, как правило, назначался ответственный секретарь газеты. Пример? Пожалуйста. Одна небольшая, в тридцать строк, информация на четвёртой полосе завершалась таким пассажем: «В гости к юным пионерам средней школы № 16 пришли воины из частей Одесского военного округа». На первый взгляд, вроде бы ничего предосудительного. В те годы в Бельцах размещался относительно небольшой контингент военнослужащих. О том, что об этом нельзя упоминать, я был строго предупреждён, а потому, подправил текст, исключив слово «местных». Правя материалы, я постоянно следил за тем, чтобы не проскочило что-либо, свидетельствующее о наличии в том или ином населённом пункте войсковой части. На сей раз, как мне показалось, всё стало на своё место. Одного не учёл. Подвело меня слово «пришли». То есть, пешком. Стало быть, служили солдатики где-то близко. А надо было написать «прибыли», дескать, приехали из какого-то населённого пункта, а не пёхом шли. Совсем другой коленкор был бы. «Выговорёшник» схлопотал, а как же иначе! С того дня, чтоб дважды не наступать на одни и те же грабли, стал внимательным вдвойне. Искал «блох» даже там, где их по определению быть не могло.

Потому-то более чем за 15 лет работы на посту ответственного секретаря выговоров больше не удостаивался. Полтора с лишним десятка лет — это около 2500 номеров, то есть почти десять тысяч газетных полос, каждая из которых таила невидимые рифы. Иногда отделывался замечаниями руководства Главлита. Была когда-то такая хитрая организация, зорко стоявшая на страже сохранности государственных тайн. Организация эта была сродни всем известной Конторе Глубокого Бурения, от общения с людьми которой, одетыми в штатское, «холодок бежал за ворот». Помимо всего, в каждом из ответственных секретарей «сидел» свой собственный цензор. Готовя, например, материал с отчётного концерта учащихся музыкальной школы или музыкального училища, следовало соблюсти некий баланс при упоминании юных дарований. Что поделаешь, если среди маленьких скрипачей и пианистов было много детей с такими «неблагозвучными» фамилиями, как Гринберг и Филькенштейн, Рабинович, Шмунис и Вайсман... Да, интересной, но нелёгкой, творческой и одновременно хлопотной была должность ответственного секретаря в городской газете. И, тем не менее, заметно постаревший, но по-прежнему, хочется верить, молод душой, ловлю себя частенько на мысли: отмотай мне Всевышний назад лет сорок, «если б снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты эти».

До меня на этом поприще трудились Д. Б. Подольский, Н. Е. Гриншпун, В. Н. Житомирский...

Многие из нас ещё под стол пешком ходили, когда подающего надежды военного корреспондента Давида Подольского в составе Пресс-службы Ставки Верховного Главнокомандующего направили в конце ноября 1943 г. в Тегеран. Молодому журналисту поручили осветить историческую встречу руководителей трёх союзных во Второй мировой войне держав — И. Сталина, Ф. Рузвельта и У. Черчилля, подписавших Декларацию о совместных действиях в войне против Германии и послевоенном сотрудничестве трёх государств, а также решение об открытии второго фронта в Европе. С заданием Давид Борисович тогда справился, за что был удостоен внеочередного повышения в звании. Подполковник в отставке, газетчик с большим стажем, дело своё он знал на отлично. К нам, в ту пору молодым, относился с уважением, но строго. Не терпел безалаберности, неточностей в материалах, не переносил некомпетентности и вранья даже в малом, был по-военному краток и пунктуален во всём. Он никогда не повышал голоса, но, если внимательно прочитав статью, долго покачивал седеющей головой и произносил излюбленное «пиргач-самоучка», мы уже понимали, что корреспонденция написана плохо, и Давидка (так мы называли мэтра за глаза) непременно перекроит её на нужный лад.

Помню то партийное собрание, на котором коллектив должен был осудить его за то, что он — «изменник Родины» — на склоне лет, будучи уже на пенсии, решил уехать с женой в Америку, где проживала его дочь с семьёй. Товарищи по партии сидели, будто воды в рот набрали. Никто не решился дурного слова о нём сказать. А было это в середине 80-х. И тогда редактор Л. М. Савинова сказала: «Нечего с ним церемониться, пусть уезжает к проклятым капиталистам».

Скорее всего эти слова были произнесены для ушей представителя горкома партии. Тем самым добрейшей души человек, офицер в отставке, был избавлен от позорного «пропесочивания» теми, кто ещё вчера считал себя его коллегами.

Не выносила «сырых» материалов и Ната Ефимовна Гриншпун. Отлично владея словом, юрист по образованию, она требовала от нас, литературных работников, полной отдачи. Будучи чуть ли не в вдвое старше некоторых «салаг», Ната устраивала нерадивому журналисту такую головомойку, что у того надолго пропадало желание плохо писать. При этом сгибающаяся под грузом лет, «рыжая бестия» никогда не забывала обращаться к проштрафившемуся коллеге на «Вы». Самое удивительное, что никто из нас не обижался на крутой нрав ответственного секретаря, у которой в груди вместо сердца бился пламенный мотор. Мы понимали, что она, как всегда, права. Работала Натка на износ. В день выкуривала по пачке «Беломора». Её хриплый, бухающий голос постоянно звучал в длинном, узком, тускло освещённом коридоре. Она носилась по кабинетам, выколачивая из нас строки в номер. Всё было в её жизни: и взлёты, и падения, краткосрочное счастье и невзгоды. Как нам потом её недоставало, когда перестали слышать прокуренный, с хрипотцой, знакомый картавый голос. Болела она недолго, а мучилась и того меньше, прежде чем покинула этот бренный мир.

Валентин Николаевич Житомирский, бывший одесский журналист, обладал большим чувством юмора и незаурядным талантом править наши статьи. Мог так сократить материал, что сам автор порой не замечал, как его «любимое детище» уменьшалось наполовину. Придраться к ответственному секретарю было невозможно: корреспонденция от подобного «хирургического» вмешательства только выигрывала в качестве. Была у Валентина «одна, но пламенная страсть» — он увлекался разведением аквариумных рыбок. Излишнее потомство уникальных обитателей десятка стеклянных ящиков он продавал на птичьем рынке, а на вырученные деньги покупал новые экземпляры дорогостоящих рыбок. За это и поплатился.

Горком партии посчитал, что негоже коммунисту заниматься подобной коммерцией. А вдруг торгаш озолотиться на этой операции? Вердикт был безапелляционным: подобные действия позорят высокое звание члена КПСС... Одним словом, Житомирского из газеты «ушли» по собственному желанию. Вот тогда-то, в одночасье, газете потребовался ответственный секретарь. А где его взять? Этому ремеслу нигде не обучают. Выход один — воспитывать в своём коллективе. Видимо, об этом подумала редактор газеты «Коммунист» Лидия Михайловна Савина, приглашая меня на собеседование. Был я в ту пору редактором многотиражной газеты треста «Сельстрой». А это значит «и швец, и жнец, и на дуде игрец»...

Поэтому редактор особенно не рисковала. Не скрою, мне трудно пришлось на первых порах, но Лидия Михайловна никогда не оставляла меня один на один с неимоверной глыбой обрушившихся забот. Выпускница Минского университета, она несколько лет проработала ответственным секретарём, и потому могла многое подсказать. Писала легко и быстро, а главное, очень грамотно. Нам было у кого учиться. Замечания делала тактично, не ущемляя достоинства подчинённых. За каждого из нас горой стояла и всегда выгораживала перед начальством.

Когда Лидия Михайловна вышла на пенсию, у руля газеты стал журналист В. Т. Петренко, проработавший секретарём несколько лет. Может, поэтому с ним тоже было легко работать. Ему не надо было дважды объяснять, почему именно так, а не иначе я завёрстывал материал на газетную полосу. Но иногда на этой почве всё же возникали конфликты. Каждому из нас казалось, что именно он прав в данной ситуации. За долгие годы совместной работы мы научились читать друг друга как открытую книгу, понимать с полуслова, а главное — прощать человеческие слабости. Быть может, поэтому всегда приходили «к консенсусу», как любил говорить Вячеслав. А в итоге побеждала дружба. Газета от этого только выигрывала. В душе Петренко оказался поэтом. Долгое время никто в редакции не догадывался, что он пишет стихи. И только когда Вячеслав однажды экспромтом выдал «Оду на день рождения коллеги», мы поняли, что за официальным тоном, который редактор использовал для того, чтобы держать коллектив в узде, скрывался человек глубоко ранимый. Его стихи, правда, под псевдонимом, нередко появлялись на литературных страницах газеты. Тем не менее Вячеслав всегда был излишне спокоен и удивительно сдержан в эмоциях. Он никогда не дистанцировался от товарищей по работе. И чем больше мы узнавали нашего редактора, тем лучше понимали, что он такой же, как мы. В. Петренко попросил меня как-то осветить праздничную демонстрацию. Первое и второе мая — нерабочие дни, третье выпадало на субботу. Если читатель не получит газету в этот день, то репортаж о Первомае прочтёт только шестого числа, во вторник. Кому нужна такая «оперативность»? Как быть? Выход один — заранее всё написать и даже набрать. В конце апреля был утверждён порядок прохождения колонн трудящихся, так что задача значительно облегчалась. Я заготовил «скелет», а некоторые детали добавил позднее. Утром 2 мая линотипистки Зоя и Алла уже вовсю «строчили» на видавших виды допотопных линотипах, а опытный метранпаж-наборщик Борис Лойферман в считанные минуты сверстал вторую полосу.

Отлитая из свинцовых строк (разумеется, после внесённой корректором правки), тяжеленная полоса опустилась на рабочем лифте в печатный цех. К концу смены номер был полностью отпечатан. А рано утром третьего мая безотказный редакционный водитель Василий Пасечник загружал допотопную «Волгу» «под завязку», и весь тираж отвозил на почту, в отдел доставки. В этот день бельчане уже с утра могли ознакомиться со «свежими» новостями. В середине 80-х наша типография перешла на офсетный способ печати, что значительно ускорило выпуск газеты. Бывали дни, когда к семи вечера весь тираж (около 20 тысяч экземпляров) был отпечатан и упакован. Задерживаясь на работе, я иногда успевал прочесть ещё пахнувший краской номер завтрашней газеты.

Долгие годы в редакции работал фотокорреспондентом Василий Севастьянович Санду. Он «пережил» с десяток редакторов и шесть ответственных секретарей. Любил Вася дело своё и «план» перевыполнял. Ежемесячно сдавал до 40 снимков, из которых почти все были проходными. Была у него привычка чуточку приукрашивать действительность. В бытность мою ответственным секретарём, Севастьяныч частенько выкладывал на стол несколько экземпляров фотографий, на которых у рабочих разных предприятий были нахлобучены на голову кепки или шапки (в зависимости от времени года) одного и того же фасона. Первое время я никак не мог взять в толк, как это у токаря завода электроосветительной арматуры, слесаря электротехнического завода и сварщика научно-производственного объединения «Сельмаш» оказывались одинаковые фуражки или меховые ушанки. Потом уж до меня дошли слухи: «лакировщик» Вася, оказывается, постоянно возил с собой в коляске мотоцикла «Урал» необходимую экипировку. Был в загашнике у него и вышедший из моды галстук в горошек, который он частенько повязывал на шею героям своих репортажей, чтобы сделать их более привлекательными. А ещё он хранил несколько оригинальных негативов белопенно цветущих яблонь и акаций. Когда весна выдавалась холодной, и за неделю до Первомая деревья ещё не расцветали, наш фотокорреспондент умело монтировал в праздничный номер красивый кадр, на котором улыбающаяся группа передовиков производства стояла на фоне «рано» зацветших деревьев. Ведь так хотелось, чтобы наша газета была не только читабельной, но и «смотрибельной», или, как бы сказали сейчас, рейтинговой.

Помнится, в Молдавию с гастролями приехала Людмила Зыкина. В Бельцах она давала один-единственный концерт. Редактор дал фотокору задание — срочно подготовить в номер «на завтра» несколько снимков певицы крупным планом. Вместе с Васей, по удостоверению члена Союза журналистов СССР, я прошёл в зал Дворца культуры на Октябрьской площади. Когда на сцене появилась Л. Зыкина, Василий тут же приблизился к рампе и щёлкнул затвором «Зенита».

Что тут началось... Звезда эстрады, неожиданно ослеплённая вспышкой яркого света, страшно возмутилась и, не стесняясь в выражениях, сказала нашему Севастьянычу всё, что успела о нём подумать. Вася быстро ретировался на место и затих. Однако профессиональная гордость не давала ему покоя. Минут через пять, когда над завороженным залом плыли знакомые слова: «Течёт река Волга-а-а,а мне семнадцать лет...», Вася зло шепнул мне: «Да не семнадцать ей, а все семьдесят...» И под чарующие звуки тульского баяна на цыпочках подобрался вплотную к сцене, сделал ещё парочку снимков и быстрым шагом удалился из зала. На следующее утро газета вышла щедро иллюстрированная фотографиями Людмилы Георгиевны Зыкиной. Конечно, мне позвонили из горкома партии и настойчиво посоветовали «принять меры административного воздействия к не в меру прыткому фотокорреспонденту».

Я «забыл» передать редактору этот разговор с представителем горкома, чьим печатным органом газета являлась в те застойные времена.

Не дождалась Севастьяныча старость. Когда его не стало, наша газета «Голос Бельц» ещё с месяц выходила со снимками, под которыми читалась лаконичная строка: «Фото В. Севастьянова». Это был литературный псевдоним нашего долгие годы бессменного фотокорреспондента.

Верно заметил небезызвестный Козьма Прутков о том, что нельзя объять необъятное. О каждом из тех, с кем посчастливилось долгие годы работать в газете, я мог бы написать гораздо больше. И разве нечего сказать о молодых, которые пришли на смену нам, «старикам»? Сегодня, спустя полтора-два десятилетия, уже их, пока ещё в шутку, называют «старичками». Перед тем, как навсегда покинуть родные Бельцы, город, в котором я прожил 45 лет, мы, почти весь коллектив газеты, вышли на редакционное крыльцо, и кто-то из «новобранцев» сфотографировал нас на память. На оборотной стороне фотографии «мальчишки и девчонки» написали свои дружеские пожелания здоровья, удачи, счастья и благополучия на Святой земле. А одна из молоденьких сотрудниц, Ирочка Лаврова, разразилась идущими из глубины души виршами:

• Ну вот и всё... Ваш чемодан закрыт.
  И книги в стопках сиротливо перевязаны,
  Глаза не плачут, сердце не болит,
  Билеты в самолёт давно заказаны...

Повседневная действительность Израиля не очень располагает к безудержной радости. По видимому, наша еврейская планида, как совершенно по другому поводу сказал поэт, «для веселья мало оборудована». Поэтому, когда меня временами одолевает беспричинная грусть, я медленно перелистываю страницы с пожелтевшими фотографиями. На некоторых снимках я подолгу останавливаю затуманенный взгляд и пристально, сквозь очки, всматриваюсь в лица тех, кто уже давно не с нами. Это люди, с которыми я делал одно общее дело и с которыми делил общие беды. Смотрю я и на это фото, где рядом со мной мои друзья-коллеги по нелёгкому журналистскому труду — редактор Симон Дубиков, завотделами Надюша Строганова и Коля Куземский, корреспондент Валя Калашникова, корректор Розочка Бланк... И в сотый раз убеждаюсь, как была права недавняя выпускница Кишинёвского университета Ира Лаврова, написавшая на этой дорогой мне фотографии:

• Но всё же знайте: тоненькая нить
  Вас будет связывать незримо и навечно
  С друзьями старыми, которых не забыть,
  Что смотрят в объектив слегка беспечно...

Аркадий Розенберг

Читайте также:

• Абрам Самойлов: «Местечко юности моей» — воспоминания о Бельцах
• Лазарь Любарский: «Мой штэтэлэ Бэлц» — воспоминания о Бельцах
• Абрам Пустыльник: «Эпитафия родному городу» — воспоминания о Бельцах