Наш сегодняшний гость — художник, историк, писатель, исследователь Стефан Садовников, ныне проживающий в Москве. Читателям «СП» Стефан Петрович известен по серии материалов «Город, которого нет…», в которых в яркой, оригинальной форме соединились его картины и воспоминания о родных Бельцах. 8 июня Стефан Садовников отметил своё 63-летие.
— Расскажите о своих родителях.— Мама моя, Зиновия Пахомовна Дашкевич, родилась в селе Новые Бадражи. По своей материнской линии — из потомственных, знавших грамоту рэзешей — одного из привилегированных сословий времён молдавского господаря Стефана III. А по отцовской — из потомков обедневшей польской шляхты, осевшей в XVIII веке в северном регионе Молдавского княжества. Перед самой войной моя мама закончила бельцкий женский лицей «Domnita Ileana» с золотой медалью.Мой папа, Петр Михайлович Садовников, коренной бельчанин. До войны получил образование в мужской гимназии. По материнской линии он происходит из семьи управляющего, служившего у леовского помещика, а по отцовской — из ремесленников, потомков русских солдат, отшагавших 25-летнюю службу при царе Николае I, и которых по приказу расселяли на новоприобретенных территориях. И вот так где-то в середине XIX века в Бельцах, в районе начала Старопограничной улицы, что за собором Св. Николая, появился и поселился первый в Бессарабии Садовников — мой прапрадед. Мои родители, закончив Бельцкий учительский институт, в 1948 году получили направление на работу в школу села Новые Бадражи, с назначением моего папы директором. — В комментариях к своим картинам, репродукции которых публиковались в «СП», Вы упоминали, что вернулись в город в 1956 году после 8-летней сталинской ссылки. Как Ваша семья в ней оказалась?— В послевоенное время, до 1947 года, ситуация с медициной, образованием и многими другими социальными институтами в новосозданной МССР была катастрофической. И было так потому, что в 1940 году, после подписания известного пакта Риббентропа—Молотова, бессарабская интеллигенция практически вся покинула свою любимую родину, жутко боясь «красного террора», о котором писали все европейские газеты того времени. И тем самым оставила всё население, в первую очередь, без врачей и учителей. Начиная с 1940-го и продолжая в самые первые послевоенные годы с 1944-го, власти заполняли школьные педагогические коллективы теми людьми, у кого было хотя бы несколько классов образования. Например, к моменту назначения моего папы в школу в качестве директора с дипломом высшего образования это место временно занимал человек, имевший всего четыре класса. Сталинская администрация, проводя известные послевоенные политические чистки, негласно выдала своеобразный карт-бланш на право доносительства, стукачества и выявления «врагов народа». Вот так, по ложному доносительству, и попал в разряд мифических шпионов мой папа, якобы работавший на западную разведку, переплывая по ночам коварную в своём быстром течении реку Прут с особо секретной информацией. А уж какая и откуда могла быть в селе секретная информация — это никого не интересовало. Надо тут сразу же сказать, что этот «ночной пловец», никогда не умевший плавать, с детства страдал водофобией. Как выяснилось лет через 20 — это была своеобразная и жестокая месть бывшего школьного директора за то, что его сместили с престижной должности. И повёз нас тогда на вечную сибирскую ссылку в необычайно жарком июле 1949 года один из 50 огромнейших эшелонов, составленных из наглухо задраенных вагонов-коровников. И в таком коровнике на железных колесах, двигавшемся в течение месяца, я чуть не погиб, по рассказам мамы, от кровавой инфекции и крайнего истощения. — 1956-й год был для Вас годом знакомства с Бельцами? Ведь когда Ваших родителей отправляли в ссылку в 1949-м, Вам был один год...— Вечную ссылку мы отбывали в маленькой забитой и Богом забытой деревушке, затерянной на бескрайних сибирских просторах. Там родились мои сестрички Сильвика и Валерия, там я пошёл в 4-классную школу, состоявшую из одной комнаты в бревенчатом доме. А в 1956-м нас без всякой реабилитации просто отпустили и разрешили вернуться на родину, в город Бельцы. И тогда я впервые увидел горящую лампочку под потолком дома моего деда Михаила Павловича, проживавшего на Пэмынтенах. Впервые увидел свой родной город, которого не было у меня первых восемь лет, и влюбился в него — навсегда!Подробнее о моих мыслях и чувствах к нашему городу я написал в небольшой повестории «Город, которого нет…», неизвестно кем выложенной в Интернете. Почему «повестория»? Это мой неологизм, точнее определяющий творческий жанр, в котором свободно синтезируются повесть и живопись, история и поэзия. Говоря сегодняшним сленгом — как бы четыре в одном.— Ваше любимое место в Бельцах...— Для меня бесспорно — старый центр города, который я безумно любил. По асфальту его я до 15 лет ходил и бегал даже босиком. Но, к огромной и великой моей печали и горечи, это место стёрто с лица земли. А ведь можно и нужно было не ломать, а реставрировать! Какой красавец был театр, до войны называвшийся скромненько так «La Scala». Представляете? «La Scala» в Милане и Бельцах! А новые здания следовало просто аккуратно достраивать, как делается во всём мире. Спрашивается — зачем надо было на площадь впихивать рынок, когда ему место не в центре города, а несколько поодаль. И, смотрите, тот же «Детский мир» с универмагом не стали архитектурным украшением центра, а лишь вытеснили 2-3-этажную архитектурную прелесть стиля «модерн». И мне до сих пор больно до слёз, что у города моего детства вырезали сердце и вычистили, как манкурту, его историческую память. И Бельцы превратился в очередное безликое городское пространство, подобная судьба которого в бывшем СССР была в превеликом множестве. — Как начали заниматься живописью? — Я изначально никогда не решал стать художником и заниматься искусством. Мой папа, видя мои попытки в 3-летнем возрасте рисовать, стал давать мне первые уроки умения держать в руках карандаш. Уже в Бельцах я учился в художественной школе, но не закончил, так как обучение мне показалось очень скучным. Учиться пошёл на филфак в наш пединститут. Думал стать журналистом. А вот однажды, на первом курсе, будучи 18-летним парнем, я достал кусок картона, купил несколько тюбиков краски и кисти, купил очень старенький трёхногий мольбертик и решил учиться писать маслом. И пошёл я в морозный воскресный день, да с самого утра, чтобы никто меня не видел, к собору Святых Константина и Елены. Очень хотел его написать красками. А в другой раз просто потянуло написать картинку о бельцких бандитах, которые ежевечернее проводили время в новом кафе «Чобэнаш», расположенном на Ленинградской улице, в подвальчике дома. И надо было только видеть эти лица! C этих двух картин, условно говоря — о святом и грешном, и началась моя жизнь в искусстве. Если меня что-то интересовало или очень трогало, то это и становилось объектом моего исследования и последующего перенесения на плоскость. Вот так и продолжал изучать секреты живописи и писать картинки. И совсем не думал, что когда-то я стану ХУДОЖНИКОМ!!!— В своих работах Вы признаетесь в любви к Бельцам. Но при этом город покинули. Когда и почему это случилось?— Шёл год 1977. Я вовсю рисовал любимый город и всё ещё продолжал вести телефонные переговоры со столичными «товарищами из Союза художников» о возможности моего (который раз!) вступления в молодёжную секцию СX. Не дожидаясь внятного ответа чиновников от искусства, но всё же по их совету, я организовал свою первую выставку в одном из залов Дома офицеров для показа себе, своим друзьям и знакомым и выездному составу худсовета молодёжной секции СX. Но выездной состав так и не приехал. И, как потом мне было заявлено, они не смоли приехать по техническим причинам в связи с поломкой автобуса.На открытии один из моих пишущих знакомых предложил рассказать в городской газете об этой выставке как о событии в культурной жизни города. Слышать подобное было лестно и приятно. Но не прошло и получаса, как стоявший в двух шагах от меня мой друг, увидев «их», резко посерел лицом и выразительным от ужаса глазом показал мне на вход. Приглашённые тоже их увидели, и как-то все поняли, что в зале стало тесновато.В проёме входа стояли «трое в сером». Шум публики оборвался, и наступила резкая тишина. Общее приподнятое состояние быстро превращалось в скомканный и тихий, почти незаметный уход. Один из троих, вероятно, главный подошёл почему-то только ко мне и уверенно сказал:— Так это ты и это твои работы?Я промолчал, так как всё понял и, как завороженный, смотрел на жадно вцепившиеся в меня глаза своего нежданного собеседника.— И о чём же эти работы?— О городе, о жизни, о… линии слова…— И какая в них линия слова? — ткнул он движением подбородка в сторону картин.— В связи с литературой, Достоевским, например.— В чём же связь Достоевского с этими картинами?— Внутренняя, на подсознании, на…— И ты это называешь живописью? — не дал он закончить мне.— В принципе, это мой поиск, опыт.— И в чём же, по-твоему, цели и задачи искусства? — продолжил «собеседник» с ехидцей.Мне совершенно не хотелось с ним беседовать. Да и было противно слышать «тыканье» и цитировать ему однозначную концепцию о партийности в искусстве. Уже не слушая меня, «собеседник» цепким взглядом, как бы фотографируя, оглядывал молча уходящую публику.— Значит, диалог у нас, считай, не вышел — глухо произнес он, даже не повернувшись в мою сторону.И вот тройка, как по команде, развернулась и ушла. А в зале практически уже никого не было. И той же ночью в этом зале Дома офицеров произошёл погром этой выставки. Той ночью со стен Дома офицеров срывали невинные городские пейзажи. Той же ночью я узнал о произошедшем, и мне стало плохо только от одной мысли — как же я буду жить дальше в этом маленьком городе, где тебя знает каждый сумасшедший, где, откровенно смеясь в лицо, могут тебе сказать любую гадость про «гнилую и продажную интеллигенцию». Честно говоря, меня впервые охватила первобытная дрожь от непонятного абсурда нашего бытия. Тут же промелькнули обрывочные знания о психушках и о замученных и убиенных писателях и художниках в сталинские времена. Вдруг меня осенило и стало понятно, что отголоски «бульдозерной выставки» — погрома картин художников 1974 года в московском измайловском парке — продолжаются и, вероятно, ещё долго будут продолжаться. А кроме прочего, мне на заседании в «белом доме» в начале 1982 года было в категорической форме отказано в получении квартиры, на которую я законно претендовал. Мне инкриминировали якобы неоднократную передачу на Запад ценнейших живописных полотен и переписку с предателями родины. И до сегодняшнего дня я никак не пойму — о каких полотнах тогда шла речь. Окончательно поняв, что жить мне в городе негде, так как квартиры мне вовек не видать, поняв, что буду жить с ничем не доказанным, но инкриминируемым ярлыком «контрабандиста» и «предателя», в начале 1982 года я вынужденно покинул родные Бельцы. Вот так-то!— Расскажите о своем кишинёвском этапе жизни. — Если про этапы, то закончил в Кишинёве факультет живописи и графики, работал художником в АН МССР, параллельно исследуя генезис древнего молдавского государственного герба, работал художником-постановщиком нескольких фильмов на киностудиях «Молдова-филм», «Фаворит» и «Телефилм-Кишинэу» («Афиша», 1987 г.; «Пикирующий зяблик», 1988 г.; «Где мой дом», 1989 г.; «Водоворот», 1990 г.; «Палата № 6», 1997 г.)Работал главным художником театра имени Чехова. Писал научно-исследовательские статьи по истории древней молдавской геральдики и живопись. В живописи работал над циклами (сериями): «Отпечатки ушедшего времени», «Истории сумасшедшего», «Библейские истории», «Единственный и Единственная».— Откуда появилось увлечение (если, конечно, его можно так назвать) средневековой молдавской геральдикой?— Когда я в Академии Наук работал над оформлением монографии известнейшего в мире (ныне покойного) учёного и нумизмата-исследователя А. А. Нудельмана, то мне пришлось перерисовать огромное количество не только древних, но и просто древнейших монет человеческой цивилизации, хранящихся в фондах музеев республики. Но особенно меня поразили мелкие полустёртые серебряные монеты Молдавского княжества — своей простотой и красотой одновременно. И ещё поразил факт, что исследовательское дело нашего герба за прошедшие 100 лет не сдвинулось в разгадке его появления ни на йоту. И я с удовольствием окунулся в расшифровку этой одной из ценнейших информаций, дошедших до наших дней, о возникновении Молдавского княжества и его символики, с его удивительной судьбой и почти легендарной историей. Написаны и опубликованы в научно-исследовательских журналах несколько моих научных статей по истории происхождения монет и символики древней Молдовы. На сегодняшний момент уже нет никаких загадок, касающихся генезиса государственного герба Молдовы, но на это исследование у меня ушло почти 30 лет. — Какой основной вывод Ваших исследований по происхождению символики молдавского государства?— Известно, что самые первые молдавские монеты с изображением государственного герба относятся к 1377 году — времени правления господаря Петра I Мушата. Герб и вся его атрибутика для чеканки монет были созданы польским мастером, который был приглашен из Польши по просьбе Петра I Мушата, находящегося по линии жены в родстве с польским королем Владиславом. Доказательством польского влияния в разработке герба Молдовы, мною исследованным и обнаруженным, является буква «W» в слове WOEWODA, которое можно прочесть на всех первых молдавских монетах. Эта буква свойственна не венгерскому, а именно польскому алфавиту. Именно так слово WOEWODA пишется и в современной Польше.Легенда о «дескэлекатул Молдовей» (о возникновении Молдавского княжества), была намеренно написана в начале XV века, во времена и в кругу двора княгини Елены Волошанки — дочери Стефана III и жены русского царевича Ивана Младого. Легенда была сочинена в ходе жестокой борьбы за унаследование царского трона между Еленой Волошанкой и Софьей Палеолог — второй женой царя Ивана III. Сын Елены Волошанки, Дмитрий Иванович, уже был объявлен наследником Ивана III, что никак не входило в планы Софьи, желавшей посадить на трон одного из своих сыновей. И вот сочиняется замечательнейшая легенда (и в десятках версий!) как доказательство не простого, а византийского происхождения влахов (в последствии — молдаван), создавших Молдавское княжество в 1352 году во главе с воеводой Драгошем, которому якобы венгерский король даровал кусок земли для создания своего государства. Почему вписан в легенду год 1352-й? Как известно, никаких документальных доказательств о существовании действительного воеводы Драгоша в 1352 году еще никем не обнаружены. Их попросту в природе не существует ни в каких архивах — как Румынии, так и сопредельных государств. Подобное утверждение относится к намеренной фальсификации документальности летописцами двора Елены Волошанки, это попытка удревнения списка воевод, который приводится в самой легенде. И этот фальсифицированный факт признается истинным (особенно это относится к румынским историкам), и до сих пор вписывают его как в учебники по истории Молдавского княжества, так и в бесконечные современные научно-исторические статьи и монографии по данной проблеме.Почему в легенду вписан именно Драгош? А потому, что Драгош — фигура мифическая и была она как некий древний народно-песенный и героический символ избавителя от тирании вообще, бытовавший в народном эпосе влахов ещё до возникновения Молдавского княжества. Почему не вписан был в легенду истинно первый воевода-влах Богдан I, действительно создавший княжество в 1359 году в ходе жесточайшей борьбы за свободу с мощной венгерской короной? А лишь потому что он чужой, он не был из рода Мушатинов, какими являлись все остальные господари и сами сочинители легенды. В целом сама легенда о возникновении Молдовы как литературно-исторический памятник — явление, безусловно, бесценное, но вместе с тем она была чистейшим пиаром средневекового времени. — Чем Вы занимаетесь в Москве? Создаете ли новые картины? Есть ли другие творческие проекты?— Работаю дизайнером в одном из московских рекламных агентств. Недавно написал текст для альбома (каталога) с названием «Город, которого нет…». Посвящен альбом родному городу детства — Бельцам. Текст книжки сопровождается моими живописными пейзажами его центральной части, который исчез перед московской олимпиадой. Каталог существует пока в Интернете, в формате pdf. И я уже получил массу восторженных писем из всех уголков земли, где проживают наши бывшие земляки. И многие спрашивают, почему ЭТО еще не издано. Надеюсь, что примария города Бельцы заинтересуется этим моим произведением, и город сможет пожертвовать небольшой суммой, чтобы ЭТО вышло в свет. И тогда подобный альбом картин о Бельцах в сопровождении текста, на мой взгляд, сможет стать ещё одной скромной и нестандартной визитной карточкой нашего города. — Следите ли за тем, что происходит в изобразительном искусстве в Бельцах и в целом в Молдове? Каково Ваше мнение о нём? — Ну, наверное, что-то в городе незаметное происходит, и я следил бы с удовольствием, да информации об этом незаметном просто нет. Интернет тоже ничего не ведает. Я даже не знаю, какие растут художники и кто из них сейчас творчески работает. Никто мне ничего не сообщает, хотя мой адрес и телефон известен. Вероятно, по неизвестным мне причинам, нет у них интереса со мной общаться. Скорее всего, если они и существуют, то работают «на рынок». Ситуация с искусством молдавских художников, на мой взгляд, в общем-то, печальна, невнятна и маловыразительна. Нет творческих работ, которые могли бы в себе нести большую общечеловеческую проблемность. Вероятно, это происходит от неумения (не владения) обобщать частность (частности) в решениях своих художественных задач. Не исключен фактор бесталанности либо слабой креативности тех мастеров, работы которых приходится видеть на стенках залов, да, впрочем, и тех, кто увлекается актуальным искусством. А ведь всем давно известно, что в актуальном направлении искусства вроде бы совсем не нужно уметь красить и рисовать. Но в живописи интересен тот художник (инсталлятор), у которого интеллект, естественно, при условии умения красить и рисовать находится на очень высоком уровне. Не исключён фактор слабой художественной подготовки в вузах, так как я считаю, что уже некому учить классическому искусству рисовать. Также не исключается и фактор слабой информированности самих художников о современных процессах и тенденциях в искусстве, происходящих в мире. Так вот, живописные частности (и то невысокого уровня) в работах современных молдавских художников я вижу. Но полотен обобщающего характера с выходом на вечные общечеловеческие ценности, с узнаваемым своим личностным началом, которые могли бы меня искренно заинтересовать, за душу затронуть либо заставить задуматься и чтобы помнились долго — увы, нет, как нет и мастеров, работающих на таком пределе.— Как Вы определяете свой художественный стиль? К какому из направлений его можно отнести?— В принципе, я себя отношу в традиционном виде искусства — живописи — скорее к постмодерну. И вот что написала о моём творчестве по следам моей недавно прошедшей выставки в московской галерее «Винсент» Орлова Э. А., искусствовед, доктор философских наук, профессор РГГУ (фрагмент текста, подготовленного для публикации в московском журнале «Личность. Культура. Общество»): «Сегодня о таких художниках, как С. Садовников, можно говорить как об интенциональной (стремящейся, мощно направленной) личности, создающей интенциональные (своего рода мостики между нами и объектами) микромиры. Это личностное свойство проявляется в стремлении художника преодолеть инерционность и бесформенность того, что в его работах представлено как фон... С. Садовников не разрушает субстанцию, из которой формирует свои миры. Он по-своему «заигрывает» с ней, когда навязывая ей собственную волю, когда следуя за ее имманентными проявлениями. Например, во взаимодействии с субстанцией предпочитает позицию актора (создателя). Во взаимодействии с материалом он позволяет постепенно, слой за слоем проявлять ему, материалу, собственные свойства. Художник не стремится резко отделить своё волеизъявление от проявлений субстанции. Границы между фоном и изображением формируются в ходе самого процесса... Всё это свидетельствует о значительном конструктивном потенциале постмодернистского мировидения...».— В прошлом году Вы приезжали в Бельцы. Каким Вам показался город?— Помнится мой приезд в город в 1999 году. Конец XX века, и меня поразил ужас от разбитых дорог, отсутствия элементарного электрического освещения и редкую его подачу в дома горожан!!! И стало так больно и обидно за город и людей в начавшемся развале. И тогда казалось, что пройдёт пару десятков лет и город просто разрушится от слез, горя и печали, от воровства и продажности, от плинтусового жлобства, жадности и полного безразличья городских воров-олигархов. Летний мой приезд меня тронул тем, что за прошедшие 10 лет что-то да стало делаться. Как-то, криво-косо, но власти починили дороги, электрическое освещение в домах пришло в норму. Но ужасают нереальные цены за отопление! А вот центральная часть города, которая в мою бытность была превращена в асфальтовую пустыню, так заросла деревьями и кустарниками, что можно в них заблудиться. До сих пор пока нет вразумительной архитектурной концепции и её реализации, которая хоть как-то могла бы спасти ситуацию с обросшей асфальтовой пустыней, на которой как монстры смотрятся, разбросанные на ней безликие и бездарные советскозаветные постройки. — При каких обстоятельствах Вы бы вернулись жить в Бельцы?— А не кажется ли вам, что все мои вышестоящие откровения уже как-то отвечают на этот ваш вопрос? Но если бы стал вопрос о возвращении… Морально мне очень тяжело даже думать о подобном... Я же не уезжал по доброй воле, не уезжал искать «счастья» на чужбину или «возвращался на историческую родину», не отказывался от города, всю жизнь его проклиная, а являлся городским «блудным сыном». Я оказался изгоем города по воле прошлых властей. Я в душе своей его никогда не предавал. Меня, оболгав, элементарно выдавили, как бы лишив гражданства. В подобных ситуациях, люди уезжали за границу. А мне пришлось его просто покинуть...Но если бы стал вопрос о возвращении… Скажите, а нужен ли ещё один нищий за большим нищим столом?Но если бы всё-таки стал некий настоятельный вопрос о возвращении… Тогда пофантазирую. Подобное, возможно, могло бы произойти только при непреложных условиях. Наличие достаточного финансового обеспечения, комфортабельное жильё с мастерской, персональный наземный и воздушный транспорт, и чтобы ждала меня шикарная яхта в Бельцком речном порту! И тогда живи, твори и прославляй свой навек любимый город!C помощью Интернета беседовал Руслан МИХАЛЕВСКИЙФото из архива С. СадовниковаЧитайте скоро в «СП» фрагмент романа Стефана Садовникова, посвященный легендарному городскому сумасшедшему Алексе.
— Расскажите о своих родителях.— Мама моя, Зиновия Пахомовна Дашкевич, родилась в селе Новые Бадражи. По своей материнской линии — из потомственных, знавших грамоту рэзешей — одного из привилегированных сословий времён молдавского господаря Стефана III. А по отцовской — из потомков обедневшей польской шляхты, осевшей в XVIII веке в северном регионе Молдавского княжества. Перед самой войной моя мама закончила бельцкий женский лицей «Domnita Ileana» с золотой медалью.Мой папа, Петр Михайлович Садовников, коренной бельчанин. До войны получил образование в мужской гимназии. По материнской линии он происходит из семьи управляющего, служившего у леовского помещика, а по отцовской — из ремесленников, потомков русских солдат, отшагавших 25-летнюю службу при царе Николае I, и которых по приказу расселяли на новоприобретенных территориях. И вот так где-то в середине XIX века в Бельцах, в районе начала Старопограничной улицы, что за собором Св. Николая, появился и поселился первый в Бессарабии Садовников — мой прапрадед. Мои родители, закончив Бельцкий учительский институт, в 1948 году получили направление на работу в школу села Новые Бадражи, с назначением моего папы директором. — В комментариях к своим картинам, репродукции которых публиковались в «СП», Вы упоминали, что вернулись в город в 1956 году после 8-летней сталинской ссылки. Как Ваша семья в ней оказалась?— В послевоенное время, до 1947 года, ситуация с медициной, образованием и многими другими социальными институтами в новосозданной МССР была катастрофической. И было так потому, что в 1940 году, после подписания известного пакта Риббентропа—Молотова, бессарабская интеллигенция практически вся покинула свою любимую родину, жутко боясь «красного террора», о котором писали все европейские газеты того времени. И тем самым оставила всё население, в первую очередь, без врачей и учителей. Начиная с 1940-го и продолжая в самые первые послевоенные годы с 1944-го, власти заполняли школьные педагогические коллективы теми людьми, у кого было хотя бы несколько классов образования. Например, к моменту назначения моего папы в школу в качестве директора с дипломом высшего образования это место временно занимал человек, имевший всего четыре класса. Сталинская администрация, проводя известные послевоенные политические чистки, негласно выдала своеобразный карт-бланш на право доносительства, стукачества и выявления «врагов народа». Вот так, по ложному доносительству, и попал в разряд мифических шпионов мой папа, якобы работавший на западную разведку, переплывая по ночам коварную в своём быстром течении реку Прут с особо секретной информацией. А уж какая и откуда могла быть в селе секретная информация — это никого не интересовало. Надо тут сразу же сказать, что этот «ночной пловец», никогда не умевший плавать, с детства страдал водофобией. Как выяснилось лет через 20 — это была своеобразная и жестокая месть бывшего школьного директора за то, что его сместили с престижной должности. И повёз нас тогда на вечную сибирскую ссылку в необычайно жарком июле 1949 года один из 50 огромнейших эшелонов, составленных из наглухо задраенных вагонов-коровников. И в таком коровнике на железных колесах, двигавшемся в течение месяца, я чуть не погиб, по рассказам мамы, от кровавой инфекции и крайнего истощения. — 1956-й год был для Вас годом знакомства с Бельцами? Ведь когда Ваших родителей отправляли в ссылку в 1949-м, Вам был один год...— Вечную ссылку мы отбывали в маленькой забитой и Богом забытой деревушке, затерянной на бескрайних сибирских просторах. Там родились мои сестрички Сильвика и Валерия, там я пошёл в 4-классную школу, состоявшую из одной комнаты в бревенчатом доме. А в 1956-м нас без всякой реабилитации просто отпустили и разрешили вернуться на родину, в город Бельцы. И тогда я впервые увидел горящую лампочку под потолком дома моего деда Михаила Павловича, проживавшего на Пэмынтенах. Впервые увидел свой родной город, которого не было у меня первых восемь лет, и влюбился в него — навсегда!Подробнее о моих мыслях и чувствах к нашему городу я написал в небольшой повестории «Город, которого нет…», неизвестно кем выложенной в Интернете. Почему «повестория»? Это мой неологизм, точнее определяющий творческий жанр, в котором свободно синтезируются повесть и живопись, история и поэзия. Говоря сегодняшним сленгом — как бы четыре в одном.— Ваше любимое место в Бельцах...— Для меня бесспорно — старый центр города, который я безумно любил. По асфальту его я до 15 лет ходил и бегал даже босиком. Но, к огромной и великой моей печали и горечи, это место стёрто с лица земли. А ведь можно и нужно было не ломать, а реставрировать! Какой красавец был театр, до войны называвшийся скромненько так «La Scala». Представляете? «La Scala» в Милане и Бельцах! А новые здания следовало просто аккуратно достраивать, как делается во всём мире. Спрашивается — зачем надо было на площадь впихивать рынок, когда ему место не в центре города, а несколько поодаль. И, смотрите, тот же «Детский мир» с универмагом не стали архитектурным украшением центра, а лишь вытеснили 2-3-этажную архитектурную прелесть стиля «модерн». И мне до сих пор больно до слёз, что у города моего детства вырезали сердце и вычистили, как манкурту, его историческую память. И Бельцы превратился в очередное безликое городское пространство, подобная судьба которого в бывшем СССР была в превеликом множестве. — Как начали заниматься живописью? — Я изначально никогда не решал стать художником и заниматься искусством. Мой папа, видя мои попытки в 3-летнем возрасте рисовать, стал давать мне первые уроки умения держать в руках карандаш. Уже в Бельцах я учился в художественной школе, но не закончил, так как обучение мне показалось очень скучным. Учиться пошёл на филфак в наш пединститут. Думал стать журналистом. А вот однажды, на первом курсе, будучи 18-летним парнем, я достал кусок картона, купил несколько тюбиков краски и кисти, купил очень старенький трёхногий мольбертик и решил учиться писать маслом. И пошёл я в морозный воскресный день, да с самого утра, чтобы никто меня не видел, к собору Святых Константина и Елены. Очень хотел его написать красками. А в другой раз просто потянуло написать картинку о бельцких бандитах, которые ежевечернее проводили время в новом кафе «Чобэнаш», расположенном на Ленинградской улице, в подвальчике дома. И надо было только видеть эти лица! C этих двух картин, условно говоря — о святом и грешном, и началась моя жизнь в искусстве. Если меня что-то интересовало или очень трогало, то это и становилось объектом моего исследования и последующего перенесения на плоскость. Вот так и продолжал изучать секреты живописи и писать картинки. И совсем не думал, что когда-то я стану ХУДОЖНИКОМ!!!— В своих работах Вы признаетесь в любви к Бельцам. Но при этом город покинули. Когда и почему это случилось?— Шёл год 1977. Я вовсю рисовал любимый город и всё ещё продолжал вести телефонные переговоры со столичными «товарищами из Союза художников» о возможности моего (который раз!) вступления в молодёжную секцию СX. Не дожидаясь внятного ответа чиновников от искусства, но всё же по их совету, я организовал свою первую выставку в одном из залов Дома офицеров для показа себе, своим друзьям и знакомым и выездному составу худсовета молодёжной секции СX. Но выездной состав так и не приехал. И, как потом мне было заявлено, они не смоли приехать по техническим причинам в связи с поломкой автобуса.На открытии один из моих пишущих знакомых предложил рассказать в городской газете об этой выставке как о событии в культурной жизни города. Слышать подобное было лестно и приятно. Но не прошло и получаса, как стоявший в двух шагах от меня мой друг, увидев «их», резко посерел лицом и выразительным от ужаса глазом показал мне на вход. Приглашённые тоже их увидели, и как-то все поняли, что в зале стало тесновато.В проёме входа стояли «трое в сером». Шум публики оборвался, и наступила резкая тишина. Общее приподнятое состояние быстро превращалось в скомканный и тихий, почти незаметный уход. Один из троих, вероятно, главный подошёл почему-то только ко мне и уверенно сказал:— Так это ты и это твои работы?Я промолчал, так как всё понял и, как завороженный, смотрел на жадно вцепившиеся в меня глаза своего нежданного собеседника.— И о чём же эти работы?— О городе, о жизни, о… линии слова…— И какая в них линия слова? — ткнул он движением подбородка в сторону картин.— В связи с литературой, Достоевским, например.— В чём же связь Достоевского с этими картинами?— Внутренняя, на подсознании, на…— И ты это называешь живописью? — не дал он закончить мне.— В принципе, это мой поиск, опыт.— И в чём же, по-твоему, цели и задачи искусства? — продолжил «собеседник» с ехидцей.Мне совершенно не хотелось с ним беседовать. Да и было противно слышать «тыканье» и цитировать ему однозначную концепцию о партийности в искусстве. Уже не слушая меня, «собеседник» цепким взглядом, как бы фотографируя, оглядывал молча уходящую публику.— Значит, диалог у нас, считай, не вышел — глухо произнес он, даже не повернувшись в мою сторону.И вот тройка, как по команде, развернулась и ушла. А в зале практически уже никого не было. И той же ночью в этом зале Дома офицеров произошёл погром этой выставки. Той ночью со стен Дома офицеров срывали невинные городские пейзажи. Той же ночью я узнал о произошедшем, и мне стало плохо только от одной мысли — как же я буду жить дальше в этом маленьком городе, где тебя знает каждый сумасшедший, где, откровенно смеясь в лицо, могут тебе сказать любую гадость про «гнилую и продажную интеллигенцию». Честно говоря, меня впервые охватила первобытная дрожь от непонятного абсурда нашего бытия. Тут же промелькнули обрывочные знания о психушках и о замученных и убиенных писателях и художниках в сталинские времена. Вдруг меня осенило и стало понятно, что отголоски «бульдозерной выставки» — погрома картин художников 1974 года в московском измайловском парке — продолжаются и, вероятно, ещё долго будут продолжаться. А кроме прочего, мне на заседании в «белом доме» в начале 1982 года было в категорической форме отказано в получении квартиры, на которую я законно претендовал. Мне инкриминировали якобы неоднократную передачу на Запад ценнейших живописных полотен и переписку с предателями родины. И до сегодняшнего дня я никак не пойму — о каких полотнах тогда шла речь. Окончательно поняв, что жить мне в городе негде, так как квартиры мне вовек не видать, поняв, что буду жить с ничем не доказанным, но инкриминируемым ярлыком «контрабандиста» и «предателя», в начале 1982 года я вынужденно покинул родные Бельцы. Вот так-то!— Расскажите о своем кишинёвском этапе жизни. — Если про этапы, то закончил в Кишинёве факультет живописи и графики, работал художником в АН МССР, параллельно исследуя генезис древнего молдавского государственного герба, работал художником-постановщиком нескольких фильмов на киностудиях «Молдова-филм», «Фаворит» и «Телефилм-Кишинэу» («Афиша», 1987 г.; «Пикирующий зяблик», 1988 г.; «Где мой дом», 1989 г.; «Водоворот», 1990 г.; «Палата № 6», 1997 г.)Работал главным художником театра имени Чехова. Писал научно-исследовательские статьи по истории древней молдавской геральдики и живопись. В живописи работал над циклами (сериями): «Отпечатки ушедшего времени», «Истории сумасшедшего», «Библейские истории», «Единственный и Единственная».— Откуда появилось увлечение (если, конечно, его можно так назвать) средневековой молдавской геральдикой?— Когда я в Академии Наук работал над оформлением монографии известнейшего в мире (ныне покойного) учёного и нумизмата-исследователя А. А. Нудельмана, то мне пришлось перерисовать огромное количество не только древних, но и просто древнейших монет человеческой цивилизации, хранящихся в фондах музеев республики. Но особенно меня поразили мелкие полустёртые серебряные монеты Молдавского княжества — своей простотой и красотой одновременно. И ещё поразил факт, что исследовательское дело нашего герба за прошедшие 100 лет не сдвинулось в разгадке его появления ни на йоту. И я с удовольствием окунулся в расшифровку этой одной из ценнейших информаций, дошедших до наших дней, о возникновении Молдавского княжества и его символики, с его удивительной судьбой и почти легендарной историей. Написаны и опубликованы в научно-исследовательских журналах несколько моих научных статей по истории происхождения монет и символики древней Молдовы. На сегодняшний момент уже нет никаких загадок, касающихся генезиса государственного герба Молдовы, но на это исследование у меня ушло почти 30 лет. — Какой основной вывод Ваших исследований по происхождению символики молдавского государства?— Известно, что самые первые молдавские монеты с изображением государственного герба относятся к 1377 году — времени правления господаря Петра I Мушата. Герб и вся его атрибутика для чеканки монет были созданы польским мастером, который был приглашен из Польши по просьбе Петра I Мушата, находящегося по линии жены в родстве с польским королем Владиславом. Доказательством польского влияния в разработке герба Молдовы, мною исследованным и обнаруженным, является буква «W» в слове WOEWODA, которое можно прочесть на всех первых молдавских монетах. Эта буква свойственна не венгерскому, а именно польскому алфавиту. Именно так слово WOEWODA пишется и в современной Польше.Легенда о «дескэлекатул Молдовей» (о возникновении Молдавского княжества), была намеренно написана в начале XV века, во времена и в кругу двора княгини Елены Волошанки — дочери Стефана III и жены русского царевича Ивана Младого. Легенда была сочинена в ходе жестокой борьбы за унаследование царского трона между Еленой Волошанкой и Софьей Палеолог — второй женой царя Ивана III. Сын Елены Волошанки, Дмитрий Иванович, уже был объявлен наследником Ивана III, что никак не входило в планы Софьи, желавшей посадить на трон одного из своих сыновей. И вот сочиняется замечательнейшая легенда (и в десятках версий!) как доказательство не простого, а византийского происхождения влахов (в последствии — молдаван), создавших Молдавское княжество в 1352 году во главе с воеводой Драгошем, которому якобы венгерский король даровал кусок земли для создания своего государства. Почему вписан в легенду год 1352-й? Как известно, никаких документальных доказательств о существовании действительного воеводы Драгоша в 1352 году еще никем не обнаружены. Их попросту в природе не существует ни в каких архивах — как Румынии, так и сопредельных государств. Подобное утверждение относится к намеренной фальсификации документальности летописцами двора Елены Волошанки, это попытка удревнения списка воевод, который приводится в самой легенде. И этот фальсифицированный факт признается истинным (особенно это относится к румынским историкам), и до сих пор вписывают его как в учебники по истории Молдавского княжества, так и в бесконечные современные научно-исторические статьи и монографии по данной проблеме.Почему в легенду вписан именно Драгош? А потому, что Драгош — фигура мифическая и была она как некий древний народно-песенный и героический символ избавителя от тирании вообще, бытовавший в народном эпосе влахов ещё до возникновения Молдавского княжества. Почему не вписан был в легенду истинно первый воевода-влах Богдан I, действительно создавший княжество в 1359 году в ходе жесточайшей борьбы за свободу с мощной венгерской короной? А лишь потому что он чужой, он не был из рода Мушатинов, какими являлись все остальные господари и сами сочинители легенды. В целом сама легенда о возникновении Молдовы как литературно-исторический памятник — явление, безусловно, бесценное, но вместе с тем она была чистейшим пиаром средневекового времени. — Чем Вы занимаетесь в Москве? Создаете ли новые картины? Есть ли другие творческие проекты?— Работаю дизайнером в одном из московских рекламных агентств. Недавно написал текст для альбома (каталога) с названием «Город, которого нет…». Посвящен альбом родному городу детства — Бельцам. Текст книжки сопровождается моими живописными пейзажами его центральной части, который исчез перед московской олимпиадой. Каталог существует пока в Интернете, в формате pdf. И я уже получил массу восторженных писем из всех уголков земли, где проживают наши бывшие земляки. И многие спрашивают, почему ЭТО еще не издано. Надеюсь, что примария города Бельцы заинтересуется этим моим произведением, и город сможет пожертвовать небольшой суммой, чтобы ЭТО вышло в свет. И тогда подобный альбом картин о Бельцах в сопровождении текста, на мой взгляд, сможет стать ещё одной скромной и нестандартной визитной карточкой нашего города. — Следите ли за тем, что происходит в изобразительном искусстве в Бельцах и в целом в Молдове? Каково Ваше мнение о нём? — Ну, наверное, что-то в городе незаметное происходит, и я следил бы с удовольствием, да информации об этом незаметном просто нет. Интернет тоже ничего не ведает. Я даже не знаю, какие растут художники и кто из них сейчас творчески работает. Никто мне ничего не сообщает, хотя мой адрес и телефон известен. Вероятно, по неизвестным мне причинам, нет у них интереса со мной общаться. Скорее всего, если они и существуют, то работают «на рынок». Ситуация с искусством молдавских художников, на мой взгляд, в общем-то, печальна, невнятна и маловыразительна. Нет творческих работ, которые могли бы в себе нести большую общечеловеческую проблемность. Вероятно, это происходит от неумения (не владения) обобщать частность (частности) в решениях своих художественных задач. Не исключен фактор бесталанности либо слабой креативности тех мастеров, работы которых приходится видеть на стенках залов, да, впрочем, и тех, кто увлекается актуальным искусством. А ведь всем давно известно, что в актуальном направлении искусства вроде бы совсем не нужно уметь красить и рисовать. Но в живописи интересен тот художник (инсталлятор), у которого интеллект, естественно, при условии умения красить и рисовать находится на очень высоком уровне. Не исключён фактор слабой художественной подготовки в вузах, так как я считаю, что уже некому учить классическому искусству рисовать. Также не исключается и фактор слабой информированности самих художников о современных процессах и тенденциях в искусстве, происходящих в мире. Так вот, живописные частности (и то невысокого уровня) в работах современных молдавских художников я вижу. Но полотен обобщающего характера с выходом на вечные общечеловеческие ценности, с узнаваемым своим личностным началом, которые могли бы меня искренно заинтересовать, за душу затронуть либо заставить задуматься и чтобы помнились долго — увы, нет, как нет и мастеров, работающих на таком пределе.— Как Вы определяете свой художественный стиль? К какому из направлений его можно отнести?— В принципе, я себя отношу в традиционном виде искусства — живописи — скорее к постмодерну. И вот что написала о моём творчестве по следам моей недавно прошедшей выставки в московской галерее «Винсент» Орлова Э. А., искусствовед, доктор философских наук, профессор РГГУ (фрагмент текста, подготовленного для публикации в московском журнале «Личность. Культура. Общество»): «Сегодня о таких художниках, как С. Садовников, можно говорить как об интенциональной (стремящейся, мощно направленной) личности, создающей интенциональные (своего рода мостики между нами и объектами) микромиры. Это личностное свойство проявляется в стремлении художника преодолеть инерционность и бесформенность того, что в его работах представлено как фон... С. Садовников не разрушает субстанцию, из которой формирует свои миры. Он по-своему «заигрывает» с ней, когда навязывая ей собственную волю, когда следуя за ее имманентными проявлениями. Например, во взаимодействии с субстанцией предпочитает позицию актора (создателя). Во взаимодействии с материалом он позволяет постепенно, слой за слоем проявлять ему, материалу, собственные свойства. Художник не стремится резко отделить своё волеизъявление от проявлений субстанции. Границы между фоном и изображением формируются в ходе самого процесса... Всё это свидетельствует о значительном конструктивном потенциале постмодернистского мировидения...».— В прошлом году Вы приезжали в Бельцы. Каким Вам показался город?— Помнится мой приезд в город в 1999 году. Конец XX века, и меня поразил ужас от разбитых дорог, отсутствия элементарного электрического освещения и редкую его подачу в дома горожан!!! И стало так больно и обидно за город и людей в начавшемся развале. И тогда казалось, что пройдёт пару десятков лет и город просто разрушится от слез, горя и печали, от воровства и продажности, от плинтусового жлобства, жадности и полного безразличья городских воров-олигархов. Летний мой приезд меня тронул тем, что за прошедшие 10 лет что-то да стало делаться. Как-то, криво-косо, но власти починили дороги, электрическое освещение в домах пришло в норму. Но ужасают нереальные цены за отопление! А вот центральная часть города, которая в мою бытность была превращена в асфальтовую пустыню, так заросла деревьями и кустарниками, что можно в них заблудиться. До сих пор пока нет вразумительной архитектурной концепции и её реализации, которая хоть как-то могла бы спасти ситуацию с обросшей асфальтовой пустыней, на которой как монстры смотрятся, разбросанные на ней безликие и бездарные советскозаветные постройки. — При каких обстоятельствах Вы бы вернулись жить в Бельцы?— А не кажется ли вам, что все мои вышестоящие откровения уже как-то отвечают на этот ваш вопрос? Но если бы стал вопрос о возвращении… Морально мне очень тяжело даже думать о подобном... Я же не уезжал по доброй воле, не уезжал искать «счастья» на чужбину или «возвращался на историческую родину», не отказывался от города, всю жизнь его проклиная, а являлся городским «блудным сыном». Я оказался изгоем города по воле прошлых властей. Я в душе своей его никогда не предавал. Меня, оболгав, элементарно выдавили, как бы лишив гражданства. В подобных ситуациях, люди уезжали за границу. А мне пришлось его просто покинуть...Но если бы стал вопрос о возвращении… Скажите, а нужен ли ещё один нищий за большим нищим столом?Но если бы всё-таки стал некий настоятельный вопрос о возвращении… Тогда пофантазирую. Подобное, возможно, могло бы произойти только при непреложных условиях. Наличие достаточного финансового обеспечения, комфортабельное жильё с мастерской, персональный наземный и воздушный транспорт, и чтобы ждала меня шикарная яхта в Бельцком речном порту! И тогда живи, твори и прославляй свой навек любимый город!C помощью Интернета беседовал Руслан МИХАЛЕВСКИЙФото из архива С. СадовниковаЧитайте скоро в «СП» фрагмент романа Стефана Садовникова, посвященный легендарному городскому сумасшедшему Алексе. Комментарии(0)
