Санду о возвращении из США, закрытии школ, русофобии и шансах на победу. Текстовая версия интервью «СП» с кандидатом в президенты

После выхода в эфир видеоинтервью с Майей Санду в серии передач под названием «Лица оппозиции. Встречи без пиджаков» посетители сайта просили дать и печатную версию разговора, «хотя бы основные тезисы». Выполняем просьбу и приводим выдержки из почти двухчасовой беседы.

О детстве, семье и встречах с одноклассниками

— Родилась я в селе Рисипень, в Фалештском районе, довольно-таки давно. У меня есть сестра, которая моложе меня на 9 лет. У меня было очень веселое детство, несмотря на то что мои родители жили тяжело, как и все другие. Моя мама была учительницей музыки, но работала и с начальными классами. У меня в семье и мама, и папа очень хорошо пели. К сожалению, папы уже нет. С самого раннего детства я помню все эти песни, которые они пели, и не только они, но и мои тёти и дяди. Это были песни из репертуара «Контемпоранул», «Норок» — они были самые любимые.

Папа был ветеринарным врачом. Он отвечал примерно за 11 сел. Иногда он меня брал с собой, и я смотрела, как он лечил коров, собак, пчел. Он всех лечил, а я сидела рядом с ним и переживала. Я очень любила папу, я очень похожа на него, я у него очень многому научилась. Я помогала маме по дому, хотя меня родители пытались баловать, как могли в то время. Они играли со мной, у меня были родители, которые понимали, насколько важно любить ребенка, уделять ему время, хотя они жили в селе и было сложно, как и другим.

У меня было много друзей моего возраста, мы играли у нас во дворе, у нас были постоянные игры, мы бегали, прыгали и делали всё, что делали дети в наше время. У меня были пятерки по всем предметам. Школу я закончила с серебряной медалью, у меня была одна четверка по румынскому языку из-за сочинения, по литературе была пятерка.

Я читала очень много, всё, что у нас было, а у нас было очень много книг. Я читала и на русском, и на молдавском, еще на кириллице. Где-то в 1987-1988 уже стала появляться литература на латинице. Мы в школе учили французский язык, и мне не было трудно перейти на румынский. Дома мы говорили на румынском языке, мы были близко к Румынии, и мы смотрели некоторые каналы румынского телевидения. Когда приехала в Кишинев, мне говорили, что у меня румынский лучше, чем у других людей, которые там живут.

Я встречаюсь со своими учителями и одноклассниками, до ковида это получалось чаще. Последняя такая встреча была в ноябре, когда я была премьер-министром, за неделю до того, как я ушла с поста. Мы встречались в Кишиневе, сходили в пиццерию, было очень интересно. На прошлой неделе я встречалась в Кагуле с одной одноклассницей, с которой у меня были очень хорошие отношения. Вспоминали, как нас было четыре девочки, которые проводили время вместе и всегда веселились, смеялись, даже в школе, хотя я была серьезной ученицей. Я всегда должна была сделать все уроки, если я что-то не сделала, не очень хорошо себя чувствовала.

О возвращении в Молдову из США

— Я училась в Академии экономического образования (1989–1994 гг. — «СП»), а потом намного позже в Гарварде (2010 г. — «СП»). Большему научилась, когда стала работать, я проработала в Министерстве экономики (с 1994 по 1998 и с 2005 по 2009 гг. — «СП»), проработала во Всемирном банке (2010–2012 гг. — «СП»).

Я не жалею, что вернулась в Молдову из США. Но, если бы мне тогда кто-то сказал, каким будет этот путь, насколько сложным он будет, я не знаю, хватило бы у меня мужества пойти по этому пути.

Во-первых, Америка очень далеко, я хотела быть ближе к своей семье — к маме, к сестре, к своим родным. Во-вторых, я понимала, что если я останусь дольше, а я уже была третий год в Америке, то будет потом тяжелее возвращаться. Я помню по своим друзьям, которые там жили. Они мне говорили, что через 4-5 лет очень трудно возвращаться, потому что привыкаешь к каким-то вещам, что-то строишь там, покупаешь. И я понимала, что если я хочу вернуться, то нужно вернуться раньше. Это совпало с тем, что меня пригласили в правительство, если бы не это, то не знаю, вернулась ли бы тогда (2012 г. — «СП»).

Потом был, конечно, и профессиональный интерес, я же выучилась чему-то в Гарварде, я получила какой-то опыт во Всемирном банке, я работала со многими странами. Тогда у нас у всех была надежда, что что-то начнет меняться в этой стране. Если бы мне тогда сказали, что в Молдове сейчас происходит кража миллиарда или что-то подобное, я бы не вернулась. Я поговорила с людьми, которых я знала, которые работали в правительстве. Я их спросила, могут ли они гарантировать, что что-то можно сделать в этом правительстве. И они мне сказали «да», вроде начало что-то происходить. Тогда я решила попробовать.

Я работала в разные времена как чиновник в Министерстве экономики, я видела разных министров, не только из этого министерства, я видела и премьер-министров. Меня всегда огорчало, как они себя вели, как они работали. Я, конечно, не думала о том, что хочу стать министром. Я иногда думала, что хотела бы стать начальником Государственной канцелярии, потому что меня всегда интересовало стратегическое планирование в правительстве. Я видела, как министерства не работают между собой, не координируют, я видела, что не было четкого планирования, где начинаются и где завершаются решения правительства. И иногда я думала, что, если бы стала однажды начальником Госканцелярии, я бы поставила все процедуры очень чётко, чтобы люди знали, кто за что отвечает, кто кому подчиняется. Чтобы обязательно анализировали экономическую часть, потому что иногда принимали какие-то решения, а никто не думал, сколько это стоит, где деньги взять.

— Я считаю, что министр должен быть хорошим менеджером. Хочу привести пример Сингапура, где качество государственного управления считается очень высоким, одним из лучших. Они работают четыре года в одном министерстве, а потом переходят работать в другое министерство — такая ротация кадров. Это говорит о том, что хороший менеджер может научиться и специфике отрасли. Так же и я, когда работала министром образования, будучи экономистом, изучила эту отрасль, научилась у многих, кто в этом работает. Но в первую очередь нужно быть менеджером, потому что человек может проработать всю жизнь в этом секторе, но если не понимает всю картину, финансовую, стратегически, как нужно делать реформы, то ничего не получается.

О закрытии школ и экзаменах на бакалавра

— Все, кто хотят понять истину о закрытии школ, знают, что это происходит из-за бедности. Школы закрываются из-за бедности, потому что люди уезжают из страны, потому что люди боятся растить детей в этой стране, потому что они не видят перспективы. Но если взять конкретно официальную статистику, то за времена Воронина закрылось 75 школ, за мое время закрылось 73 школы, после меня, когда всем руководил Плахотнюк, закрылось 80 школ. Закрытие школ происходило во все эти времена, можно зайти на сайт statistica.md и увидеть все эти цифры.

Какие-то СМИ говорят о закрытии школ только во время моего мандата, но это началось до меня, до моего прихода закрылось чуть больше школ, а после того, как я ушла, Демократическая партия закрыла еще больше. Господин Додон и госпожа Гречаная работали в этом правительстве, когда закрывались школы во времена Воронина.По данным Нацбюро статистики, число школ неизменно сокращается с начала 2000-х и до 2018-го. Скриншот statbank.statistica.md

Проблема в другом, проблема в том, что мы должны сделать, какие условия мы должны создать здесь, в стране, чтобы люди не уезжали. Я езжу по стране и вижу маленькие села, где почти не осталось людей. Я спрашивала одного примара, сколько у них родилось детей, оказывается, шесть детей за весь год — это страшно. Отсюда нужно начинать вопрос — создать рабочие места и создать хорошие условия жизни, чтобы люди хотели остаться в стране, и тогда мы откроем школы.

Если говорить об экзамене на бакалавра, я считаю, что дети, которые работали, учились, должны получать заслуженную оценку. Нельзя было оставлять ту систему, где дети, которые учились, получали оценки ниже, чем те, которые не учились. Первый год, когда мы поставили камеры, мы даже не знали, заработает это — не заработает, было столько вопросов, и все кричали в парламенте и так далее. Но я видела на экране все 103 центра, где сдавали дети, и я видела, что даже после того, как мы сказали, что у нас будут камеры, я видела учителей или директоров школ, которые входили, и клали на стол некоторым детям решение, и все другие дети смотрели на это. Это же несправедливость! И что может этот ребенок? Он только выходит в жизнь, должен начинать что-то делать, работать, а он уже столкнулся с этой несправедливостью. И он понимает, что кто-то не работает, а имеет больше, чем он. Меры были такими, как были, мы не хотели никого напугать, мы не хотели стрессовать детей, но по-другому нельзя было.

После того, как мы организовали бакалавр по-честному, стало понятно, кто работает, кто не работает. Реформа нужна была, и мы ее, конечно, начали, нам понадобилось два года, чтобы новый Кодекс об образовании принять в парламенте. Часть того, что мы тогда начали, продолжается и сейчас. Неплохо идет реформа в отношении колледжей, по части профессиональных школ не очень движется.

Самый больной вопрос — это подготовка и зарплаты учителей. Школы будут закрываться, потому что мы останемся без учителей. Это самая серьезная проблема в образовании. И решать ее нужно быстро. То, что мы пытались сделать, за пять месяцев мы не успели. У меня была мечта открыть в Молдове лучший в регионе университет для обучения педагогов — от начальной подготовки до повышения квалификации. Мне хотелось, чтобы в такой университет приезжали учиться из других стран. Но для этого нужно было 50 млн евро для начала.

Трудовой кодекс у нас сделан в пользу работников, которые не очень хорошо работают. Могу рассказать про свой опыт в Министерстве образования. Я знала, что у меня есть начальники управлений, которые коррумпированы, и я пошла в Центр по борьбе с коррупцией и спросила, есть ли у них данные. Мне сказали, что нет, хотя у них должна была быть эта информация и, наверное, она была. Понадобился год, когда я каждый день вела учет. И только через год я смогла этих людей уволить, потому что так говорит закон, что нужно продемонстрировать, что эти люди не работают. После того, как я ушла из министерства, через суд они вернулись. Был один товарищ, который был уволен тремя разными министрами, и он возвращался, и такое законодательство, и он покупал судей. Он два года не работал, судился с министерством, а потом возвращался, и ему платили зарплату. Был случай, я даже не поверила, когда один из тех, кого я уволила, все еще продолжал собирать деньги у директоров профессиональных школ. На вопрос, почему же они платят ему, мне объяснили, что они знают, что он всегда возвращается.

О партии и команде

— Я не соглашусь с тем, что у нас партия одного лидера. Попробую объяснить. Когда все это начиналось, у меня был какой-то политический капитал, я решила создать партию. Этого просили, требовали люди. И я решила, что этот политический капитал, который у меня есть, я смогу передать партии. С этой стороны моя фигура, конечно, видна, как главная в партии, как лидер. Но если бы видели, как у нас решения принимаются, то вы бы поняли, что у нас не партия одного человека. Мы очень спорим, иногда спорим часами. Если в партии принимает решения только один человек, то это партия одного человека, а в нашей партии решения принимаются все-таки демократическими методами.

У нас нередко бывает, что я прихожу на заседание с одним мнением, но решение получается совсем другим, потому что у людей есть аргументы. Иногда они меня убеждают за время разговора, а иногда они голосуют по-другому, и если я в меньшинстве, то у нас получается другое решение. У меня есть хорошие коллеги — Игорь Гросу, Михай Попшой, Лилиана Николеску-Онофрей, Наталья Гаврилица, Владимир Боля, Сергей Литвиненко, Дан Перчун, Раду Мариан. Команда у нас молодая, но перспективная. Для того, чтобы эти люди выросли, чтобы о них знали больше людей, нужно, чтобы они работали в какой-то структуре. Если работаешь министром, как я работала, то люди смогли увидеть, что я делала, что не делала. Когда партия придет к власти, они смогут проявить себя, а из оппозиции, конечно, тяжелее проявить себя, но команда у нас большая. Я согласна, что у нас должно быть больше людей, которые говорят по-русски, чтобы было понятнее для всех, Михай Попшой у нас пытается больше говорить по-русски.

Наша партия не собирает и не отмывает деньги неправительственных организаций. Если бы так было, прокуратура Плахотнюка, сейчас прокуратура Додона, все это бы выявили. У нас очень честное и транспарентное финансирование партии. Мы же все эти данные публикуем на своем сайте, включая имена людей, которые жертвуют на партию, вы можете увидеть суммы в 200 леев, 50 леев, 1000 леев.

Мы первая политическая партия, которая вышла и сказала: «Мы хотим работать на честных людей, но нам нужны деньги, потому что мы не можем делать политику без никаких денег, а у нас денег нет».

Сайт нашей партии мы делали сами, и когда пишут, что нам делал та же фирма, что и Ренато Усатому, — этого не может быть. Мы делали сайт собственными силами, не нанимали никакую фирму. Мы сделали его первыми, а потом увидели, что есть другой сайт, похожий на наш, но непонятно, как это произошло.

О слухах, иске к Маркеллу, отношению к русскому языку

— Как я справляюсь с тем, что про меня пишут неправду, выдумывают слухи, фейки? На это потребовались годы, сейчас чуть-чуть легче, чем было вначале. Когда я только приехала и все это обрушилось на меня, было очень, очень сложно, особенно первые шесть месяцев. Кто мне помогал? Мне помогала семья. Я не понимала, моя мама не понимала, бедная, она всем говорила: «Моя дочь — хороший человек, почему вы пишете такие вещи про неё?! Вы ее не знаете, если вы ее узнаете, вы поймете, что она хороший человек». Сейчас намного легче, я научилась. Я понимаю, что по-другому не может быть, понимаю, что те люди, которые обо мне это пишут, в основном делают это за деньги, хотя кто-то из них верит в то, что пишет. Если бы я не выдержала и всё бросила и ушла из политики, на второй день бы уже никто и ничего не писал. Я сильная женщина, так что научилась, учусь и не сдаюсь.

Я выиграла иск о моральном ущербе у бельцкого епископа Маркелла, но деньги мне еще нужно приехать в Бельцы и забрать. По-моему, это 20 000 леев, я, конечно, эти деньги передам людям, которым нужно. Недавно прочитала про семью, которая очень трудно живет, хочу им отдать эти деньги.

Когда меня обвиняют в русофобии — это неправда. Я даже вспомнила русский язык, хотя он, конечно, не идеален. В школе, у меня русский был неплохой, я училась на пятерки. Но в 2012 году, когда я вернулась в страну, я забыла уже язык, у меня не было вообще словарного запаса. С тех пор я постаралась вспомнить язык, чтобы меня лучше поняли русскоязычные.

Я помню, что были классы по изучению румынского языка в начале независимости. Нужно посмотреть на тот опыт, нужно разобраться, почему он не сработал. Я считаю, что у президента может быть очень серьезная роль в объединении общества. Государство — это социальный контракт: мы платим налоги, а государство должно нам социальные услуги.

На маршах протеста сексуальных меньшинств я не была (это утверждают сторонники Партии социалистов. — «СП»), я была на протесте против насилия над женщинами.

Я против проституции, особенно против политической проституции. Я скорее не поддерживаю легализацию проституции.

О «свержении» власти Плахотнюка

— Когда наступил политический кризис летом 2019 года, я находилась в парламенте. Нас тогда хотели вытеснить из парламента, был протест, который организовал Плахотнюк вокруг парламента, было даже объявление о бомбе, но мы в нашей фракции сказали, что не выйдем и останемся. Мы весь день вели прямые эфиры по телефону, приглашали социалистов прийти на встречу. Вечером пришли несколько социалистов, мы поговорили, не очень у нас получился разговор, но мы договорились, что мы встретимся на второй день утром.

Господин Додон тогда снимался с Плахотнюком и кульком, вечером он вышел и сказал, что не будет никакого совместного голосования с ACUM и объявил, что будут досрочные выборы. А досрочные выборы организовывал бы Плахотнюк, по той же схеме, и результаты, конечно, были бы плачевными. Я не думаю, что Додон решил, что он обхитрит всех, он очень боялся Плахотнюка, это не была его инициатива. Я не могу сказать, что Россия для этого сделала, потому что я там не была. Но я знаю, что было несколько социалистов в команде, которые очень давили на него, чтобы он согласился избавиться от Плахотнюка. Я знаю, что в то утро, до нашей встречи с социалистами, у него была встреча со всеми послами Европейского союза и послом США, и только после этой встречи мы получили месседж от социалистов, что Додон готов.

Мы знали, кто такой Плахотнюк, что он может сделать все, что угодно. Единственное, чего мы боялись, чего я боялась, — это столкновений. Когда мы пришли к власти, а они не ушли еще, вот в эту неделю, нам постоянно звонили люди из разных регионов и говорили, что хотят приехать, хотят на митинг. Мы отложили этот митинг, но понимали, что откладывать его постоянно невозможно и в один прекрасный день люди соберутся. Я боялась, что если у нас будет этот митинг, а Плахотнюк приведет своих людей, то могут быть стычки. Это единственное, чего я боялась. Я не боялась, что нас арестуют, мы понимали, что такой риск есть. Я помню, что в первый день, после того как мы проголосовали в парламенте, мне приходили сообщения от послов с предложениями переночевать в одном из посольств. Я ответила, что слишком устала, хочется спать, и посмотрим, что произойдет. Тогда я осталась ночевать у тети.

О бывших соратниках

— У меня было большое разочарование после работы в правительстве Филата-Лянкэ, потому что, когда мы проводили реформы в образовании, когда мы учили детей, что нехорошо воровать, когда мы смогли за первые два года в министерстве уменьшить коррупцию в два раза, в это же время они крали миллиард.

Я узнала об этом из прессы, а потом, когда уже прочитала впервые отчет Kroll, еще до его публикации, сказала на телевидении, что я поняла, что наши государственные органы не работают на государство, они работают на какие-то коррумпированные мафиозные группировки. Потом уже стало более понятно, на какие мафиозные группировки и Национальный банк, и прокуратура, и другие органы власти работали.

— В 2016 году было очень важно, чтобы у моей партии и партии Андрея Нэстасе был только один кандидат, потому что был риск, что во второй тур выйдут кандидаты Демпартии и Партии социалистов, и тогда оба кандидата будут из мафиозной системы. Мы решили провести соцопрос, у кого из нас двоих больше шансов. По результатам, за меня было ненамного больше голосов, чем за Андрея. Когда были местные выборы в Кишиневе, Андрей сказал, что он сейчас должен быть кандидатом, мы его поддержали, он победил. Мы попробовали поучаствовать во второй раз в общем блоке, но было очень сложно, мы очень разные две партии. Проще договориться по списку в парламент, а договориться в каждом селе очень сложно.

Наш блок ACUM уже не тот, каким он был, потому что, когда начинается критика с одной стороны, становится сложно поддерживать отношения. Но мы стараемся сохранить их для дальнейшей работы в парламенте, которая нам предстоит.

— Во время совместной работы с Додоном мы не виделись каждый день. Конечно, в первые дни, первые недели все было хорошо, все говорили о реформах, что нужно менять прокуратуру и так далее. Это было, наверное, даже первые два месяца. Никто не ставил палки в колеса. Но уже через два месяца стало понятно, что кому-то что-то не нравится.

Мы начали разговор о том, что нужно назначать нового генерального прокурора. В Высшем совете магистратуры (ВСМ) стали снимать иммунитет с некоторых коррумпированных судей, тогда начались разговоры в президентуре, что нужно снимать этих членов ВСМ. А они были готовы начинать реформы, зачем их увольнять?

Потом господин Додон начал критиковать публично некоторые министерства. Тогда я сказала, что если есть какие-то претензии, то мы должны сначала их выслушать здесь, в парламенте, фракция социалистов может вызвать всех министров, задать любые вопросы. Если есть вопросы, на которые у них нет ответа, тогда я понимаю. Но мы встречались в парламенте, ни у кого нет претензий, все говорят, что все очень хорошо, а потом президент выступает с критикой в адрес правительства. На это Додон даже ничего не ответил, он молчал и краснел.

Потом меня стали обвинять, что я хочу построить антикоррупционную прокуратуру, которая будет меня поддерживать, как в Румынии. Я спросила: разве вам есть чего бояться? Ко мне были вопросы, что я хочу поставить своего человека в ANSA (Национальное агентство по безопасности продуктов питания). Я ответила, что если у него есть честный человек, профессионал, то мы можем это обсудить, но у него, конечно, не было людей, которые, по нашему мнению, соответствовали бы этим критериям. А сейчас у Додона в команде половина людей Плахотнюка, потому что у него нет людей.

О трудностях на посту премьер-министра

— Главной трудностью за время работы в правительстве был опять же Плахотнюк. Где-то три месяца его люди работали против нас. Заместители министров, те, кто сейчас называются госсекретари, — это были люди Плахотнюка. Мы не могли ничего сделать в этих министерствах, мы не могли работать даже с теми людьми, которые были в разных управлениях. Снять их было не так легко, для этого нужно было начинать менять законы. А чтобы поменять законы, нужно было договориться с социалистами. На это ушло где-то два месяца, в течение которых у министров практически не было никаких ресурсов.

Все коррумпированные схемы были в государственных предприятиях: Почта Молдовы, Metalferos, Moldtelecom, Железная дорога. А менять руководителей этих предприятий, которые продолжали получать по своим схемам деньги оттуда, нельзя было, потому что Плахотнюк такие законы сделал, что эта процедура стала сложной и бюрократической. Вот на это ушло почти три месяца, чтобы избавиться от самых главных людей Плахотнюка.

Люстрация была невозможна, потому что полномочиями определять, кто коррумпирован, а кто нет, обладал только генеральный прокурор, которого нужно было менять.

— Версия о том, что мы предложили незаконный вариант назначения генерального прокурора, потому что нам выгодно было уйти в тот момент, — это версия Додона, так он объясняет свой поступок. Это неправда. Чем дольше бы мы остались, тем лучше для нас было бы. Потому что мы дошли до того, что нашли деньги: сэкономили там, где не нужно тратить зря, и нашли деньги за границей, чтобы прийти с бюджетом [на 2020 год] и увеличить некоторые зарплаты и некоторую помощь.

Что из того, что мы нашли эти деньги, если нас уже не было, когда люди стали получать эти увеличенные зарплаты или увеличенные пособия? Политически для нас было важно остаться хотя бы до марта, чтобы люди почувствовали это. Мы знали, что они снимут правительство, мы понимали этот риск, но мы были уверены, что они не сделают это до 1 января. Мы должны были получить еще хорошие деньги из-за границы, и мы думали, что он (Додон) снимет нас после того, как мы получим эти деньги, чтобы он смог их потратить. А он уже был готов отказаться и от денег.

Мы очень хотели попробовать поставить хорошего генерального прокурора. Говорят, мы хотели сделать это незаконно. У нас в теории все красиво, а в реальности получается, что другие коррумпированные прокуроры могут назначить своего прокурора. Но если мы вернемся к той же Румынии — у них самый хороший пример по борьбе с коррупцией в нашем регионе — там министр юстиции Моника Маковей взяла на себя всю ответственность, нашла хорошего прокурора.

То же самое мы предложили. Когда или министр юстиции, или премьер-министр предлагает и берет на себя ответственность за работу этого прокурора. Мы хотели поменять закон Плахотнюка. Он поменял не только законы, но, к сожалению, и Конституцию изменил, чтобы, если кто-то потом захотел бы что-то снова изменить в законах, уже не было бы так легко. И что мы должны были сделать? Пойти по той же дороге, чтобы люди Плахотнюка опять выбирали прокурора?

Про нынешнего генпрокурора [Александра Стояногло] некоторые люди говорят, что он порядочный человек, и мне хочется в это верить, но меня огорчает то, что он говорит. Когда речь идет о том, получал Додон деньги от Плахотнюка или нет, получали депутаты деньги за переход в другие партии или нет, он говорит, что это политические игры, а не проблема прокуратуры. Как так можно говорить? А если и впрямь некоторые люди в парламенте взяли 100, 200 тысяч евро или больше, чтобы перейти из одной партии в другую? Это что, означает политические игры, и прокуратура не занимается этим?

А что, дело прокуратуры заниматься только честными людьми или людьми, которые работают в школе, в больнице, а в парламенте и президентуре для прокуратуры нет дел? Когда эти люди знают, что президент берет взятки и ему ничего не будет, то они считают, что они могут то же самое сделать.

— Я когда пришла в правительство, столкнулась с тем, что человек поставил себе зарплату в 100 тысяч леев, а там не космодром, ничего такого серьезного. Такую систему создал особенно Плахотнюк, они говорили, что уменьшили число министерств, но увеличили число всяких агентств, о которых очень мало людей знает, и там поставили большие зарплаты. Таких организаций, к сожалению, очень много, где люди получают очень большие зарплаты и или ничего не делают, или еще и воруют у государства.

Я не соглашусь с высказыванием Ренато Усатого, что коррупцию нельзя победить каблуками. Могу ему привести пример Лауры Кодруцы Кёвеши в Румынии, которая боролась с коррупцией, Моники Маковей, которая была министром юстиции, которая начинала все эти антикоррупционные реформы в Румынии. Кулаками не очень получится, все-таки нужно законами и честными людьми, которых нужно назначить на соответствующие посты. С коррупцией можно бороться, если у тебя честные руки, вне зависимости от того ты мужчина или женщина, чтобы никто не мог тебя шантажировать.

— Когда я стала премьером, у меня были долгие разговоры со своей охраной. В первые дни стала замечать, что у нас только зеленый свет у светофора. Раз, второй, третий, после чего я спросила, у нас что, светофоры только зеленые? Они объяснили, что это делается специально, тогда я сказала, чтобы больше этого не было. Мигалку я использовала единственный раз, когда ехала в Гагаузию на торжество там, а у меня в тот день было очень много встреч и выехать раньше не получилось. Больше я этого не делала. Я ездила в одной машине, плюс по одной были впереди и сзади, а господина Додона восемь машин сопровождает и все с мигалками.

Об объединении с Румынией, Евросоюзе и Ангеле Меркель

— Президент не может объединить Молдову с Румынией. Чтобы стать частью Румынии, нужно, чтобы все люди захотели, чтобы это произошло. А мы знаем, что этого нет. Но мы знаем, что в стране больше людей, которые не против сближения, интеграции с Евросоюзом. Я знаю, что есть люди, которые этого хотят, есть люди, которые боятся объединения, наверное, пенсии или зарплаты румынской боятся. Общество разделено. Я считаю, что мы должны объединить общество, мы должны найти ценности, вокруг которых можно объединить общество, общие цели — построить государство. Чтобы государство не было для мафиозных структур, чтоб было для людей.

Уверена, что ни румыноговорящие, ни русскоговорящие, ни украиноговорящие не хотят, чтобы у них воровали, чтобы им лгали. Я уверена, что они хотят, чтобы в этой стране можно было жить нормально. Нужно избавиться от коррупции и плохих вещей и найти общий знаменатель, вокруг которого можно все общество объединить. Если мы позволим и дальше нас разделять, то ничего не останется здесь.

— Конечно, мы можем в один прекрасный день дожить до то того, что у нас будут хорошие дороги на наши собственные деньги, хорошие школы на наши собственные деньги, хорошие больницы на наши собственные деньги, но этого ждать очень долго, наверное. Более быстрый способ — это интеграция с Евросоюзом. Почему? Потому что там большие деньги. Если мы посмотрим на все эти страны: и Румыния, и Польша, и Прибалтика, и Венгрия они же получили очень хорошие деньги и использовали для того, чтобы улучшить жизнь людей. Если будет нормальное правительство, которое не будет воровать эти деньги, которое будет эффективно их тратить в экономике, на инфраструктуру — это может помочь. Не обязательно, когда будет членство в ЕС, никто не знает, когда будет и будет ли, но сам процесс может нам принести хорошие ресурсы.

— Мне очень нравится Ангела Меркель. Она мне нравится как политик, как человек. Я узнала ее больше, когда была в прошлом году в Германии с официальным визитом. Мы говорили где-то два часа, и я стала еще больше ее уважать. Во-первых, она простой человек, во-вторых, она все знает. Она знает и про большие страны, и про маленькие, она про нас все знает, что произошло и происходит здесь. Она знает про энергию, про транспорт, про все на свете. В конце нашего разговора, а я рассказывала ей про реформу юстиции, какие у нас коррумпированные судьи, прокуроры, она сказала: «А знаешь, у тебя работа сложнее, чем у меня».

Если выбирать из двух вариантов «Жанна д’ Арк Молдовы» или «железная леди Молдовы», то второй вариант будет лучше.

О соперниках на выборах и шансах на победу

— Мы обязательно выйдем во второй тур и победим, так показывают все серьезные соцопросы, и речь не только о президентских выборах, но и о парламентских.

Додон знает, что не может выиграть эти выборы, он ничего хорошего не сделал для народа за эти четыре года. Я хочу, чтобы люди смотрели на конкретные дела, которые я сделала, будучи у власти. Все, что я делала, было в интересах людей. И да, я верю в людей, потому что только с людьми можно что-то сделать и поменять здесь.

Во внешних связях все наши решения должны исходить из интересов людей. Если мы можем получить помощь от Евросоюза, особенно безвозвратную, мы должны получить. Если мы можем что-то получить от Москвы, например, купить газ дешевле, чем в другом месте, то мы должны купить его там. А если мы можем купить в Украине его дешевле, чем в Москве, тогда мы должны купить его в Украине. Вся наша внешняя политика должна исходить из этого.

Как может господин Додон говорить, что я работаю на кого-то, на американцев, когда он был в Москве не знаю сколько раз, и ни разу не был в Румынии и Украине? Я что, езжу в Вашингтон или в Брюссель, как он (в Москву), каждый месяц? Даже при том, что он туда ездит очень часто, какие конкретные проблемы он решил? Есть конкретные вопросы, которые нужно решать: есть предприятия, которые не могут экспортировать в Россию, есть вопросы по разрешениям на перевозки, по стоимости газа. Додон говорит, что у него такие хорошие отношения с Россией, почему он не решил эти вопросы за четыре года?

Если я стану президентом, конечно, я поеду с визитом и Россию, и во все страны, с которыми у нас должны быть хорошие отношения, на благо нашего народа, чтобы улучшить ситуацию.

— Я никогда не говорила, что мы будем продавать земли иностранцам. Эта ложь появилась, после нашей критики в адрес правительства за то, что они не оказали нужную поддержку сельскому хозяйству во время засухи. Я считаю, что сейчас нельзя продавать землю, потому что у нас очень много бедных людей, которые могут продать землю за бесценок, если мы откроем рынок для иностранцев, и останутся ни с чем. Есть этот большой риск.

Закон, который открыл дверь для продажи гражданства за инвестиции, подписал господин Додон, и люди должны это знать. Это он сделал вместе с Плахотнюком. Это коррумпированная схема, чтобы получить деньги, никто не знает тех людей, которые приезжают и покупают молдавское гражданство, — эта информация закрыта. Евросоюз предупредил, что если это не прекратится, то мы потеряем безвизовый режим. Мы отменили этот закон.

Додон сам покупает земли через подставных лиц, даже в моем районе он купил земли, и все знают, что это его.

— Я хочу с поста президента помочь, чтобы страна в реальности стала парламентской республикой, как гарант. Во-первых, нам нужно очистить парламент, нам нужны досрочные выборы, и у президента может быть роль в этом.

Во-вторых, если говорить о реформе юстиции, президент назначает судей, и никто не сможет меня заставить назначить или переназначить коррумпированного судью. Если бы за четыре года Додон назначал судьями только честных людей, то уже сейчас у нас была бы чистая юстиция. Он это не сделал.

Да есть закон, и я человек, который всегда будет соблюдать закон, но в рамках закона есть очень много дел, которые можно сделать. Президент может и должен освободить государственные институты и сделать их независимыми и сильными — СИБ, прокуратура и так далее. Президент может вести переговоры от лица страны, чтобы получить больше помощи. Я хочу фонд для людей в возрасте, чтобы помочь им срочно, я хочу фонд для развития наших сел. Если у президента страны хорошая репутация в Брюсселе, то такой человек может получить больше для страны.

В резиденции в Кондрице я жить не собираюсь и тратить на это государственные деньги. Мы вместе подумаем, что там можно сделать. У меня есть двухкомнатная квартира и я, как нормальный человек, буду жить в своей квартире. Потому что нормальные люди так живут, особенно в бедной стране.

— Если наша партия выиграет парламентские выборы? Самое первое — реформа юстиции, она у нас уже есть, ее просто нужно провести. Это можно сделать за год, очистить и прокуратуру, и юстицию.

Второе — поставить экономику на ноги. За год можно освободить экономику от всех агентств, монополий, чтобы люди начали дышать. Некоторые экономические агенты говорят нам, что за те пять месяцев, что мы были в правительстве, они стали дышать по-другому, но потом все вернулось. Нужно освободиться от всех этих оков, чтобы люди могли работать.

Третье — нужно помочь самым бедным. Срочно. Есть много людей, которые живут очень-очень плохо, особенно, если говорить о людях в возрасте. То, что мы видим сейчас по стране, — это очень и очень страшно. Мы предлагаем создать фонд, который будет предоставлять социальные услуги старым одиноким людям. Большинство денег, конечно же, мы привлечем извне, потому что экономика в этом и в следующем году будет еще выходить из кризиса, и мы не можем надеяться на очень большие доходы в бюджете.

Но самое главное, что нужно сделать и что мы собираемся сделать — нужно дать людям повод, чтобы они поверили в свою страну и чтобы они не уезжали. Мы не можем себе позволить потерять еще больше людей, строить нужно с людьми. Мы не говорим, что мы можем решить все вопросы за год — это невозможно, но мы можем сделать так, чтобы за год все люди почувствовали, что порядок вещей меняется в хорошую сторону.

О быте и личном бюджете

— Я сама себе стираю, готовлю, у меня нет прислуги, я верю, что каждый за собой должен убирать сам. Сейчас я очень занятой человек, например, вчера я вернулась из Флорешт в девять часов вечера, и у меня еще была встреча онлайн с диаспорой из Ирландии, которая закончилась к одиннадцати вечера. В такие дни мои тети, которые видят, насколько я занята, могут принести мне или ужин, или обед.

Как я распределяю свой бюджет? В этом году, как и все, наверное, я потратила меньше, потому что никуда не выходишь, кушаешь дома и так далее. Машина у меня все та же осталась, очень хорошая машина. Проехала на ней по всей стране, знаю уже все плохие и хорошие дороги. Я трачу столько, сколько мне нужно. На коммунальные услуги я не трачу больше тысячи леев в месяц летом, вместе с мобильным телефоном. Зимой чуть-чуть больше, потому что отопление.

На еду я трачу может быть 2-3 тысячи леев, но не больше. Я каждую неделю хожу в магазин, покупаю продукты, трачу на это 300-400 леев. Я покупаю хлеб, молоко, другие продукты, яйца и мясо мне мама дает. Есть, конечно, расходы на бензин. Гардероб не очень меняю. Я жила в США, а там очень хорошие скидки. Когда я вернулась в Молдову, привезла много вещей, потому что там были хорошие скидки, и у меня была хорошая зарплата. Вообще больше денег я трачу за пределами страны, когда еду, например, отдыхать.

Живу я сейчас на мои сбережения, с которыми я приехала в страну. Были большие сбережения, по чуть-чуть они уменьшаются. В партии у меня нет зарплаты, партия у нас не такая богатая, чтобы мы могли платить себе зарплату. Это было бы нормально получать зарплату, я все свое время трачу на партию, но, когда видишь, что приходит пенсионер и жертвует 200 леев, стыдно брать эти деньги. Когда сбережения закончатся, тогда нужно будет искать работу. Когда я была премьер-министром, у меня была очень хорошая зарплата, я считаю, что больше, чем нужно — 19 000 леев, без налогов где-то 15 000. Это очень хорошая зарплата для Молдовы.

— Да, у меня нет вредных привычек, но я ем много сладкого — фрукты, пирожные, мороженое, торты. Когда я жила в Вене, рядом с домом был боулинг, и мы часто ходили поиграть. Я делаю зарядку каждое утро. Еще я люблю просто гулять, хотя мне очень комфортно ездить на своей машине. Да, меня узнают, меня это не раздражает. Иногда не хочется, чтобы узнавали, хочется просто выйти погулять, без макияжа, я надеваю очки, но все равно узнают.

Я слежу за модой, конечно, хожу в парикмахерскую, у меня есть свой мастер. И, даже когда я жила в США и приезжала раз в год, я ходила к нему, потому что трудно найти в Вашингтоне людей, которые хорошо стригли. Мне нравится хорошо выглядеть, я стараюсь, но я не тот человек, кто будет каждое утро платить за укладку. Когда у меня хорошее настроение, я люблю надеть красивое платье, когда у меня другое настроение, я люблю обуть кроссовки и джинсы.

Я больше шутила до того, как пришла в политику, а после я стала более серьезным человеком. И необязательно, что мне это нравится. Постоянно есть мысль, что всегда нужно быть очень осторожной, чтобы не сказать что-то, что люди поймут неправильно, или чтобы никого не обидеть. Мне все друзья и родственники говорят, что я шутила больше до того, как пришла в политику. Обязательно меняешься, остаться, каким ты был, невозможно. Но я многому научилась, я считаю, что стала более открытой.
СП

Читайте также:
Усатый о семье, закатывании в асфальт и любви к оружию. Текстовая версия интервью «СП» с кандидатом в президенты

Смотрите также:
Лица оппозиции. Встречи без пиджаков. Большое интервью «СП» с Ренато Усатым
Лица оппозиции. Встречи без пиджаков. Большое интервью «СП» с Майей Санду