Сабина Руньковская: «Бунин меня качал на коленках»

Журналист «СП» встретился с Сабиной Анатольевной Руньковской, внучкой известного русского писателя-беллетриста начала XX века Анатолия Павловича Каменского, которая вот уже более чем полвека живёт в Бельцах.

Сабина Анатольевна рассказала о своём знаменитом деде, о жизни в эмиграции, возвращении на родину и о многом другом.

О деде почти ничего не знала

О своём известном дедушке Сабина Анатольевна долгое время не знала почти ничего, так как он был запрещён в Советском Союзе.

Знаменитый дед Сабины Анатольевны — писатель Анатолий Каменский.

— Мы, конечно, знали, что у нас был дед, но о нём говорили как-то завуалированно. Уже потом, в начале 80-х, на нас вышла вторая жена деда Варвара Кострова.

Она, спекулируя именем моего деда, остановилась под Москвой, в Раменском. Там получила квартиру, обосновалась.

Когда ей было 90 с чем-то лет, к ней зашёл какой-то литературный деятель, и она с ним поделилась своими воспоминаниями о деде, о Шаляпине, о Бунине и других.

Я прочла то интервью, написала в редакцию газеты, где оно вышло, и мне дали её адрес.

Я приехала к ней с сыном, с мужем. Она была в ужасном состоянии.

Позже я ещё раз заезжала к ней, а потом уже через литературную газету нам сообщили, что после нашего последнего приезда она скончалась.

Во Францию через Турцию и Грецию

— В эмиграцию во Францию семья моего отца попала, когда в 1920 году армия Врангеля, в которой он служил, отплывала из Крыма в Турцию. Когда корабль прибыл в Турцию, там его встретил мой дед, который уже был там с Костровой и известным в то время артистом Александром Вертинским.

Какое-то время отец пожил у них, а потом вместе со своим сводным братом устроился докером и уплыл в Грецию. Недалеко от греческих берегов произошло кораблекрушение, но они, молодые и сильные, сумели добраться до берега.

Потом они обосновались во Франции, а дед поехал в Чехословакию, в Пражское литературное общество, где Алексей Толстой был его личным секретарём. Затем Анатолий Каменский побыл некоторое время в Германии, а потом уехал в Париж.

В 1924-м, кажется, году, он вернулся в Россию, где застал, по его словам, полную анархию и снова сбежал за границу (в 1930-м. — «СП»).

К нему стали обращаться представители советской власти, упрашивали вернуться, обещали пост министра просвещения. Когда он всё-таки вернулся в 1935-м, его заставили подписать бумагу, чтобы все гонорары, которые он получал из-за границы, отправлялись прямиком в советский банк. После того как он это сделал, его отправили в ГУЛАГ, где он и скончался в 1941 году.

Отец, Анатолий Анатольевич Каменский, в 30-е годы во Франции основал русский хор, ездил с ним по разным городам, много преподавал.

Долгое время не женился и только в 1939 году встретил мою маму, француженку Луизу. Через год родилась я. У мамы был ещё сын от первого брака Жан, но отец принял его как своего.

Когда началась война, отец, знающий много языков, стал работать в немецком штабе для французского Сопротивления. Но его кто-то продал, и его посадили. Ему устроили побег, потом посадили ещё раз, а потом и война закончилась.

После войны отец работал в советском Информбюро журналистом, вместе с Симоновым и Эренбургом, которые и его уговорили вернуться в Союз.

«Во Франции мы жили хорошо»

— Во Франции мы жили очень хорошо. У нас была прислуга, няня. Наш дед, мамин отец, был из очень богатой знатной семьи.

Когда мы жили в Париже, наш дом находился в Латинском квартале, рядом с Пантеоном.

Отец некоторое время преподавал в Сорбонне, а мы, дети, в Пантеоне (архитектурно-исторический памятник, усыпальница выдающихся людей Франции. — «СП») играли в прятки, в классики.

Вся русская литературная богема собиралась именно у нас, в том числе Зинаида Гиппиус, Иван Бунин, который часто качал нас на своих коленках. Бунин у нас бывал чаще всего.

Очень хорошо помню квартиру Бунина, с двумя комнатами — одной большой и одной маленькой. Это было скромное, но уютное жилище.

Всё время ходили в Люксембургский парк, где мой брат Михаил любил запускать лодочки в фонтан. Ну и я с ним.

Помню, мы с отцом ходили к какому-то известному русскому художнику. Что мне больше всего запомнилось, это то, что он нарисовал муху на стене, которую было почти невозможно отличить от живой.

Когда я побывала в Париже в наше время, я увидела те же здания, те же улицы и совершенно других людей, не похожих на парижан из моего детства.

Ехали в рай на земле — попали в ад

— Русские, жившие в то время во Франции, идею возвращения на родину встретили с энтузиазмом. Только самые старые и опытные отговаривали нас от этого шага, видя в обещаниях советских властей подвох, как оказалось потом, не зря.

Всего из Парижа нас выехало два поезда.

В Германии нас пересадили в вагоны-«теплушки», появилась охрана из красногвардейцев. Помню, как нас кормили супами.

Когда мы приехали в Советский Союз, сразу получили статус врагов народа. У нас не было права ни на образование, ни на что.

Мы попали в село Мокроус Саратовской области, ближе к казахстанским степям. На улице минус 40, одежды у нас никакой. Поселили нас в каком-то старом доме. Печки натопить угля не было, и бедная мама пыталась хоть как-нибудь выйти из положения. Нам помогал директор местной школы, бывший фронтовик.

Через некоторое время мама заболела, и её забрали в больницу в Саратов. Потом младших детей забрали в какую-то лесную школу, а мы со старшим братом остались с отцом.

Мы и малярией болели. Отец вечно куда-то уезжал. Мы там нищенствовали, всё у нас поворовали, что только можно было.

Оттуда мы вырвались в Саратов. Неподалёку от города там была станция Нефтянка, где была школа, и нас в эту школу пристроили.

Далее у мамы обнаружили туберкулёз, и врачи посоветовали переехать куда-то в более тёплые края. Так мы и попали в аул Каякент в Дагестане. Если бы вы видели, что там было! Вши, клопы, нищета, есть было нечего. Помню, отец покупал большие плетёнки лука, мы его варили и ели.

Потом нас определили в детский дом в городе Буйнакск. Там нас хоть кормили и одевали. Дети были разные: чеченцы, аварцы, лезгины, кумыки, но все были едиными, никто никого не разделял по национальностям.

Потом мы из того детского дома сбежали. Напрасно, конечно, потому что отец с нами не занимался, в школу мы не ходили. Образование я получала в вечерней школе. Мама к тому времени в больнице умерла.

Очень рано я начала работать, с 16 лет.

В 1956 году нам разрешили переехать в Махачкалу, где отцу дали место в педагогическом институте, на факультете иностранных языков. В 1958 году его расформировали, и мы оказались в Пятигорске.

Благодаря Бельцам перехитрили систему

— В 1963 году мы перебрались в Бельцы. Сначала переехал отец с сестрой, а потом уже и я.

В Бельцах я оказалась, так как это был единственный вариант перехитрить систему.

В возрасте 22-х лет я сдала вступительные экзамены на иняз, но, к моему большому удивлению, меня не приняли.

Потом декан сказала мне, что, по закону, детям, которые родились за границей, высшее образование не положено. Единственное, что было можно сделать, — поступить на заочное отделение. Я поступила там на заочное, а потом, на третьем курсе, перевелась в Бельцкий пединститут на очное отделение, которое успешно окончила в 1966 году.

После окончания вуза поехала по распределению в Вулканешты, где и познакомилась с моим мужем.

В Бельцы мы вернулись уже вместе, и вскоре у нас родился сын.

Некоторое время проработала в детском саду. Пока сын был маленький, меня это устраивало.

Позже два года трудилась в 1-й школе (ныне лицей им Эминеску), потом в 8-й (лицей им. Горького).

Три года проработала в бельцком пединституте, вернулась в первую школу, потом перешла в лицей им. Благи, откуда уже и вышла на пенсию.

«Больше всего чувствую себя бельчанкой»

— Приехав в Бельцы, я встретила здесь очень дружелюбный народ и язык, очень похожий на французский.

Жили в центре, в доме, который находился на месте нынешнего театра. Окна выходили на загс.

В одном ряду с нашим было много старых румынских домов. Там была «скорая», факультет иностранных языков, с двумя каменными львами у входа.

Своей квартиры у нас долго не было. Потом мы написали Брежневу в Москву, и нам её выделили.

В Бельцах я встретила совсем другой мир. С приятными, культурными людьми. Из всех городов, в которых мне довелось побывать в Союзе, Бельцы больше всего приближались к стандарту европейского, цивилизованного города.

Из всех городов самым родными для меня навсегда останутся Бельцы.

Если бы мы, приехав в Союз, сразу попали сюда, нам было бы намного легче жить.

Теперь, когда мы готовимся отсюда уезжать (Сабина Анатольевна собирается перебираться с супругом в Москву, поближе к сыну. — «СП»), я чувствую какой-то камень на душе, как будто оставляю позади очень большую и важную частичку своей души.

Сабина Анатольевна — не только внучка писателя. В 2008 году она издала книгу на французском языке «Et la vie dure plus d`un siecle» («И дольше века длится жизнь») — мемуары, в которых описывается жизнь семьи Каменских в эмиграции и после возвращения на родину.

По её словам, её часто посещает мысль написать что-то о семье и на русском языке. «Может быть, когда-нибудь я и соберусь и напишу, чтобы ещё раз увековечить память моего деда и рассказать о пути, пройденном нашей семьёй.

Я свою жизнь не ругаю, у меня была очень интересная жизнь. Я видела много людей. Сказать, что я несчастливый человек — нельзя», — заключает Сабина Анатольевна.

Сергей Паскарь

Материал опубликован в № 25 (1128) «СП» от 29.06.2016.