- Собственной Персоной
«Не понимаю, как можно принимать сторону агрессора»: беженка из Украины о войне и жизни в Молдове
Анна приехала из Одессы с сыном и больной матерью. Уже год живет в Молдове. Очень хочет вернуться домой, но понимает, что это может произойти нескоро. Фото автора
«СП» продолжает серию публикаций о беженцах из Украины, проживающих в Бельцах. Сегодня наш разговор с Анной, приехавшей в Молдову в первые дни войны из Одессы. Она живет здесь с больной матерью и сыном-подростком уже год. Впервые попав в Молдову, столкнулась сначала с непониманием, равнодушием близких, но сумела найти себя в профессии и помогать другим.
«Получила несколько образований»
— Я родилась и выросла в Одессе. Мама — молдаванка, папа — украинец из Львова. У меня есть брат. Я жила обычной неспешной жизнью. Получила несколько образований и попробовала несколько профессий. Я и экономист, и бухгалтер, занималась маркетингом. Последние годы занималась психоаналитикой. Окончила Одесский психоаналитический институт. Получила также педагогическое образование, потому что очень хотела работать с детьми.
До войны я жила очень комфортно, создала себе окружение людей, которые мыслят, творят. Сама занималась до психологии творчеством. Я вязала, создавала пальчиковые развивающие игрушки. Мои игрушки катались по всему миру.
Мне очень нравилась моя жизнь. Видела ее спокойной и счастливой. Также представляла и свою дальнейшую жизнь. Но потом моя мама попала в аварию и стала сначала лежачей, а потом с ограниченными возможностями. За ней нужен постоянный уход, у нее черепно-мозговая травма. Она была активна и помогала мне во всем, а теперь ей нужна была моя постоянная помощь. Этот год был очень сложным для всей нашей семьи. Брат сломал шейку бедра и тоже получил ограничение возможностей. В 2020 году мы все тяжело пережили ковид. Все болели. Мама стала жить с нами. Карантин, учеба, лежачий человек дома – это уже совсем другие условия жизни. Один плюс: во время карантина я дистанционно получала образование психоаналитика. С 2021 года была волонтером в центе «Дорога к дому», где жили ребята из трудных семей. Работала как педагог-психолог. С весны 2022 года меня брали туда в штат.
«О войне говорилось, но мы не верили»
— 21 февраля 2022 года мы с детьми учились собирать тревожные чемоданчики. Должны были снимать видео для отчета, как собираем чемоданчики. О войне говорилось, но мы не верили. Я считала, что мы просто нагоняем страх, чтобы все видели, как нам страшно, и хотели нас защитить. Мы тренировались, собирали чемоданчики, садились в автобус. Но никто не верил, что такое может случиться. А 24 февраля мы уже отправляли детей в сторону Львова, чтобы переправить их в Польшу.
Я не верила в войну до последнего. Только 25 февраля, когда начались повторные взрывы я поверила в войну.
24 февраля я проснулась от взрыва. Был такой грохот. Прилет был не в центре, а в районе аэропорта. От нашего дома это 50 минут на маршрутке. Но от этого грохота у всех машин, которые стояли вдоль дороги, сработала сигнализация. Я полезла в интернет. У меня такой круг общения, что никто не паниковал. Но я видела, что некоторые собрали вещи, ехали к границе Молдовы. Потом сказали, что в 18 часов границы закрылись, перестали выпускать мужчин. Я подумала, что нас просто напугали. Сейчас все дружно сядут за стол переговоров, и всё закончится хорошо. А когда 25 с утра ровно в то же самое время сработало ПВО, которое сбивало ракеты, опять были взрывы, то начала понимать, что это все серьезно. Кроме того, видела, что Киев в метро, Харьков бомбят круглые сутки. Это тоже не добавляло оптимизма.
В Одессе я обошла все убежища. У нас их оказалось целых три. Они были очень холодными и абсолютно неприспособленными для жизни. Больше всего меня волновал вопрос, что делать с мамой. Ты понимаешь, что ты туда не спустишь мать, чтобы она там сидела сутками и ждала, когда закончится война. Невозможно представить, как все это будет. Если что-то случится со мной, то ей не выжить. Я обзванивала всех и просила, чтобы к ней просто зашли, если не будет меня.
Начали звонить родственники из Молдовы и говорить, что к нам придут, будут грабить и насиловать. Я не могла этого представить. Думала, будет что-то типа карантина. Мы будем сидеть тихо дома, а на улице будут ходить военные. Кто же мог знать, что они будут входить в квартиры, заниматься мародерством.
Все наши ребята взяли военные билеты и ушли в тероборону, ВСУ. Моему мужу оставили ключи от квартир, чтобы он периодически заходил. Мародёры клеили на замок наклейки и, если никого не было несколько дней, значит, в квартиру можно заходить.
«Все пошло не так»
— Я стала думать об отъезде, чтобы обезопасить маму. Уехать не было возможности. У нас нет машины. Мы никогда не ощущали ее необходимости. Мир был открыт перед нами. Мы летали самолетами, ездили автобусами и поездами, и нам не нужна была машина. Потом выяснилось, что есть проблемы с бензином. Вывезти нас никто не мог. Все родственники, которые есть у нас в Одессе из Молдовы, оказались там, благодаря моей маме. Но никто из них не вывез ее. Все выезжали в деревни, еще куда-то, но никто ее не взял. Нас вывозили посторонние люди.
Нас довезли до границы. Мужчина, который нас вез, не мог ехать через границу. Я тоже не собиралась выезжать. Собрала только маму и сына. Я должна была их переправить, а там их должны были встретить родственники. Но всё пошло не так. Мы потеряли на границе около двух часов, потому что в суете проверки документов нам не отдали свидетельство о рождении сына. Только мы с мамой получили свои документы, а его документ куда-то затерялся. Потом его долго искали. Меня не могли больше ждать, нужно было возвращаться обратно. В Одессе начинался комендантский час. Я приняла решение переходить границу вместе со своими близкими людьми.
«Думала к осени сможем вернуться»
— Нас завезли в деревню в Гагаузии. Там родственники нас встретили. Меня полностью одели, потому что я не собиралась ехать и одежды со мной не было. Там мы провели всё теплое время года. Я думала, что к осени мы сможем вернуться. Обещала маме, что к дому приедет машина и нас увезет. Когда я поняла, что, возможно, нам придется здесь оставаться надолго, то нужно было принимать какие-то решения. В деревне мы жили в доме сестры мамы и были отрезаны от всего. Мы без денег, без средств к существованию. У меня работы нет, муж потерял ее в день начала войны и помочь нам не может. Мамину пенсию заблокировали сразу. Она получала ее лично, не на карту. Заочно изменить ситуацию было нельзя. Всё это время она так и живет без пенсии.
Я Молдову не знаю. Но понятно, что мы не можем жить ни у кого долгое время. Это слишком накладно. В Одессе у меня была знакомая, которая согласилась сдать нам квартиру в Бельцах за коммунальные услуги. Они тогда были небольшие. Квартира маленькая на первом этаже. Для меня это удобно. По квартире мама может перемещаться. Мы переехали и начали самостоятельную жизнь.
«Я стала членом команды психологов»
— Я узнала, что в Бельцах работает команда психологов, которая оказывает бесплатную психологическую помощь беженцам. Мне эта помощь была очень нужна. Я со своей семьей уже пять месяцев жила в ощущении войны и, конечно, психологически это было очень трудно. Я говорила с психологом и во время разговора сказала, что я тоже психолог и могу быть полезна. Руководство Casmed, на базе которого работает команда психологов, заинтересовалось. Я прошла собеседование, и мне предложили работу. Теперь я тоже член этой команды.
Это официальная работа, которая позволяет мне оплачивать коммунальные услуги, покупать маме лекарства и оказывать посильную помощь тем, кому очень трудно в моей стране.
«А зачем вы приехали? Сдайтесь»
— Год в чужой стране — это перелом, полное обнуление, переосмысление всего того, что у меня было. Эта жизнь вообще не похожа на то, что я планировала. Нам всегда говорили живите здесь и сейчас, и мало кто задумывался, что будет дальше. Это можно понять только с войной. У нас появилось выражение не "С добрым утром", а " С новым утром". Потому что мы не всегда знали, кто проснется. Одесса была под ударом и, только благодаря нашим защитникам, она выстояла. Десант в первые недели был очень активен. Наши его разбивали, топили корабли, уничтожали врага. В город не вошли. Мы бы не вышли из него, если бы туда вошли враги.
Одессу защищают. Если бы не ПВО, у нас разрушения были бы точно такие, как в других городах. Одесса — стратегически важный объект. Если поставить ПВО не у нас, а дальше, то не будет города. Ракету уничтожают на подходе. Народ этого не хочет понять. В Харькове очень долго не было системы ПВО, поэтому такие огромные разрушения.
Война и болезни — это одно из самых больших испытаний. Люди объединяются в такие моменты и проявляются. А у меня проявились все не так, как я себе это представляла: родственники не захотели вывезти маму, друзья мне не звонили, когда я уехала. Но я бы этого не сделала, если бы не боялась за психическое состояние мамы и того, что не смогу ее спасти, если нужно будет срочно собираться и куда-то бежать.
Мне нужна была психиатрическая помощь для мамы. В Гагаузии мне в ней было отказано. Мне говорили: «А зачем вы приехали? Сдайтесь». Это было жутко слышать от врачей. Мне нужен был невропатолог, психиатр. Когда мне это было сказано, для меня это было потрясением. Я не могла понять, как люди могут принимать сторону агрессора. Эти слова сказал психиатр. Куда я попала? Не понимала, что могут быть люди непонимающие. Это было очень сложно.
«Я увидела разницу в менталитете между югом и севером»
— Когда приехала в Бельцы, то поняла, что есть и другие люди. Не представляла, что люди одной страны так сильно могут отличаться друг от друга. Я всю жизнь общалась с людьми с юга. Для меня было удивительно, что такая огромная семья, как у моей мамы, не смогла нам обеспечить какую-то жизнь здесь. Я поняла, что родственники не будут видоизменять свой быт ради нас. Подумаешь, война. Сидите дома. Но я понимаю, какая эта огромная нагрузка на психическую систему для пожилого человека. Я знаю уже о 5 случаях у моих друзей, когда родители не выдерживают и уже имеют дело с психиатрией. Когда бомбят, начинается паника. Когда включается сирена, чувство тревоги так взлетает, что не можешь себя успокоить никак. Когда начинаются взрывы и сотрясаются все, страх превалирует над всеми другими чувствами.
Я увидела разницу в менталитете между югом и севером. Увидела, что здесь люди более образованные. Возможно, я попала в такую среду, где работают люди с образованием, знающие языки. Но я езжу и в территории и там тоже вижу таких людей.
«Думаю, что дома я буду полезнее, чем где-то за границей»
— К войне и здесь относятся по-разному. Люди, у которых есть достаточный уровень психоэмоционального развития, способны оценить тот факт, что любая агрессия — это зло. Остановим зло, а потом будем смотреть, кого наказывать, кто был прав, а кто виноват. Люди, которые живут в нищете, с низким уровнем развития, к сожалению, не способны это понять. Не то, что они не хотят. Они не способны. Им сказал телевизор, и они верят. Кто-то подтвердил, тоже верят. А если ты будешь отстаивать более многоуровневую позицию, то они не способны ее охватить.
Многие украинские беженцы здесь работают. Врачи, психологи и педагоги без работы здесь не сидят.
Есть те, кого я поддерживаю как психолог, общаюсь с коллегами. Я много провожу времени после работы в онлайн. Вместе с другими беженцами собираю посылки и отправляю нашим ребятам на фронт. Сегодня у меня нет общения с теми, кого считала друзьями.
Уже после выезда мы получаем посттравмы. Пока не закончится война, мы все в травме. Легче тем, кому некуда возвращаться, у кого больше нет дома. Нет корня, который тянет. Человек готов начать новую жизнь на новом месте. Особенно если удалось выехать всем.
Я очень сильно люблю Одессу, так сильно, что здесь трудно дышать. Но пока я не могу ничего изменить. Я думаю, что моя задача здесь набираться сил, потому что я понимаю, в какую сторону раскачивается общество и какая психологическая помощь будет нужна. Я очень рассчитываю, что будут государственные программы, и специалисты понадобятся, чтобы помочь людям. Плюс будут специалисты, которые будут работать с людьми, получившими травмы психиатрического характера. Думаю, что дома я буду полезнее, чем где-то за границей.
Я жду, что все закончится, но понимаю, что это может быть не так скоро, как мы хотим. Я не знаю, буду ли я здесь или буду возвращаться. Если перестанут летать ракеты и будет очерчена линия фронта, то будет понятно, в каких городах можно уже что-то возрождать.
Здесь есть свои качели: нестабильность в государстве, которая тревожит беженцев, но и дальше ехать нет сил. Здесь очень радушные люди. Сама нация с очень большим сердцем, таким огромным, что вмещает туда всех, кому сейчас трудно. Европа устала от нас, молдаване уже чуть-чуть привыкли и как-то сроднились.
Я очень хочу домой, но год спустя режим ожидания идет на спад. Я не буду среди первых, кто побежит домой. У меня мама сейчас без регрессов, есть спокойствие, медикаментозная поддержка. Сын оканчивает гимназию онлайн, ходит в подростковый и театральный кружки.
С началом войны я чувствую ненависть к целой нации. Но я не желаю смерти, просто считаю, что пока не умеете общаться с другими, сидите в своем доме и делайте там, что хотите. Мы увидели нацию, которая не способна жить в цивилизованном обществе.
В историю войдет агрессор, уничтожающий другие нации. Мне не очень приятно быть с русской фамилией.
Нелли Ланская
Суждениями Поделись
Правила обсуждения
Оставить комментарий