18 апреля исполняется 22 года со дня ухода Эмиля Лотяну — выдающегося молдавского режиссёра, чьё творчество оставило неизгладимый след в мировом кинематографе. Его фильмы — «Лаутары», «Красные поляны», «Анна Павлова», «Мой ласковый и нежный зверь», «Табор уходит в небо» — стали классикой благодаря неповторимому стилю, богатству образов и душевной глубине. Каждая работа Лотяну — это лирика, воплощённая на экране, и одновременно — проникновенный диалог со зрителем, погружающий в эмоциональное переживание каждого героя.

Ко дню памяти Мастера его ученики — выпускники мастерской Эмиля Лотяну на Высших курсах сценаристов и режиссёров им. Г. Данелия — поделились с «СП» искренними и трогательными воспоминаниями. Напутствия, полученные от Лотяну, они пронесли через всю жизнь. Для них он — не только гениальный режиссёр, чьё наследие стало золотой страницей мирового кино, но и человек, навсегда оставшийся в их сердцах.

Асель Омар: «Каждое мгновение рядом с Лотяну было великим»

Казахстанская писательница, литературный критик и философ Асель Омар, выпустила несколько книг — «Кредо», «Ранние холода», «Синий волк», «Талисман Тенгри». Автор сценариев и режиссёр короткометражных фильмов «Игра» и «Шоколад», также является автором сценариев для российских телесериалов.

— Эмиль Лотяну был не просто режиссером, а настоящим мастером, человеком, который жил кино и вдохновлял других. Его имя ассоциируется с поэтическим кинематографом, яркими образами, музыкой, вплетенной в кадры, и удивительным чувством ритма, присущим лишь великим.

В его поведении было что-то богемное, артистичное, но при этом он не стремился к вычурности — его одежда отражала его личность. Он носил элегантные костюмы, или джемпер благородного цвета — темно-синий, бордовый, в белой рубашке, иногда с расстегнутым верхним пуговицами, длинное пальто с шарфом, который он носил небрежно, как настоящий поэт. Его голос был глубоким, выразительным, с чуть хрипловатыми интонациями, как у человека, который много думал, чувствовал и жил с полной отдачей. Он мог говорить медленно, делая паузы, заставляя вслушиваться в смысл, а мог неожиданно ускориться, если его захватывала тема. В такие моменты в его голосе появлялась страсть, почти музыкальный ритм.

Когда он рассказывал о кино, литературе или жизни, это было похоже на импровизированный спектакль. Он часто использовал метафоры, сравнивал кино с музыкой, движение камеры — с дыханием. Мог сказать: «Кино — это танец света и тени» или «Диалог — это музыка, и важно не только что говорят герои, но и что звучит между словами, а порой пауза важнее слов».

Если он критиковал, то делал это тонко, с иронией. Иногда — с легкой усмешкой, но в его голосе всегда было уважение к собеседнику. Любил повторять: «Не бойтесь чувствовать! Если вы не чувствуете — зритель тоже не почувствует», приводил фразу из рассказа Чехова: «Публика — это такая скотина, все понимает!», обращая внимание на то, что режиссер не может лгать зрителю, режиссер должен быть настоящим.

Когда я попала в его мастерскую, сразу осознала, какой редкой возможностью было учиться у него. С первых же занятий стало понятно, что это не просто педагог — это художник, который готов поделиться своими секретами. Он говорил о кино, как о живом существе, которое дышит, чувствует и движется. Лотяну учил нас видеть мир глазами поэта, находить красоту в обыденном и превращать ее в искусство.

Его уроки были неформальными, но невероятно насыщенными. Мы могли долго обсуждать одну сцену, искать в ней смысл и мелодию, или он мог оттолкнуться от одной сцены и на наших глазах придумать несколько сюжетов для развития сцены. И требовал от нас такого умения — думать быстро и свободно. Он повторял: «Кино — это музыка света». Он научил меня, что режиссура — это не просто работа с актерами и камерой, а глубокое постижение человеческих чувств, природы человека.

Как-то на занятиях Лотяну попросили рассказать, как Евгений Дога придумал знаменитый вальс из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». «Я спел и сказал — напиши вот так!», — он сжал руку в кулак, отбивая в воздухе такт, и пропел начало этой знаменитой мелодии. Евгений Дога вел у нас «Работу с композитором» — очень деликатный, добрый человек, о Лотяну он говорил всегда как о выдающейся личности и режиссере. Музыке Эмиль Владимирович посвящал отдельное время — он приводил примеры из произведений известных композиторов, хорошо разбирался в джазе, в музыке американского кино. Ему было важно показать, какую живую и повествовательную роль может играть музыка в кадре, в сцене. Он мог пересказывать эпизоды, словно читая стихи, делая акцент на деталях: вот ветер касается лица героини, когда она мчится в машине, а её взгляд говорит больше, чем слова.

Его актерское мастерство помогало ему наглядно показать приемы работы с актером. Он импровизировал, разыгрывая эпизоды из Чехова. Особенно помнится рассказ «Актерская гибель» — он цитировал наизусть, изображая трагедию старого актера, прямо перед нами («В Вязьму надо ехать… в Вязьму… Эх, пропала жизнь…»), и наблюдение за импровизацией, рождающейся в эти минуты, ты представлял и потрепанный халат, и комнату в провинциальной гостинице, и всю драму нашей жизни. Хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно, работа Лотяну завораживала, невозможно было оторвать взгляда — ты словно попадал в его театр, как в театр Мольера, где Эмиль Владимирович создавал образ на твоих глазах. Когда занятие заканчивалось, мне становилось грустно — хотелось, чтобы этот спектакль никогда не заканчивался. Только попадая в аудиторию, где находился Лотяну, ты сразу втягивался в поле его воздействия, — говорил ли он тихо или громко, о кино или о погоде, он всегда становился центром внимания благодаря своей артистической притягательности и высокой энергетике. Это чувствовалось — каждое мгновение рядом с мастером было великим.

Он смотрел отснятый материал внимательно, а затем мог сказать всего одно слово, но оно сразу открывало суть. Его замечания были всегда точными, лаконичными, мудрыми, ироничными, порой жесткими. Если ему не нравилось, он мог сказать одним словом, например: «Тривиально». Он хотел слышать нас. Например, наш однокурсник Никита Аржаков из Саха-Якутии, теперь известный режиссер, всегда был очень молчалив. Эмиль Владимирович как-то спросил его мнения, тот смущенно промолчал, как всегда, и учитель сказал: «Никита, я понимаю, что вы из мира тишины, но пора, пора говорить!» Это было и иронично, и точно. Думается, он учил нас понимать не только кино, но и самих себя.

Для него кино было не просто работой или ремеслом — это была поэзия в движении, музыка, выраженная в образах. Когда он говорил о своих картинах, в его голосе звучала страсть, а в глазах появлялся тот самый огонь, который бывает у людей, искренне влюбленных в свое дело. Он мог подробно, в деталях объяснять, как родилась та или иная сцена, какие эмоции он хотел передать, почему выбрал именно такую музыку или свет. Например, отвечая на вопрос о том, почему его знаменитые актрисы — это актрисы одного режиссера, высказался поэтически: «Бриллианты в чужих руках не блистают». Как актерский режиссер, он объяснял, почему он обращает внимание на того или иного артиста, приводил примеры. Так, он сказал, что Александр Домогаров — прекрасный актер, но в большом кино его уже задействовать невозможно, потому что он сыграл в большом количестве среднесортных сериалов. Видел серьезный, как он выразился, «чаплиновский» потенциал в Максиме Галкине, мол, Галкин хоть и не снимался в кино, но проявится, если только попробует. Восхищался мастерами киргизского кино Болотом Бейшеналиевым и казахским артистом Нурмуханом Жантуриным. Он по-режиссерски изучал и знал работу больших актеров и наблюдал за их творчеством.

Запомнился случай, когда обсуждали мой короткометражный фильм «Игра» о киллере, который, выполняя задание, нечаянно сталкивается с ничего не подозревающим, играющим в свои игры ребенком — маленькой дочкой его жертвы. Кто-то сказал, что, скорее всего, в жизни так не бывает. Лотяну вдруг обратился к нам: «Вы как будто судья на каком-то процессе… бывает-не бывает… Да в жизни бывает всякое, такое, что вы и представить себе не могли!» Он поставил пятерку за этот фильм, и благодаря этому за второй год обучения мне дали грант.

Эмиль Лотяну, будучи большим ценителем эстетики и глубины кадра, восхищался первой сценой «Крестного отца» за ее мощную драматургию, тонкость режиссуры и глубину актерской игры Марлона Брандо. Мне хорошо помнится: он предложил нам разобрать этот отрывок вместе, подготовил показ в кинозале. Учитель обратил внимание, что открывающая сцена «Крестного отца» с долгим приближением камеры к персонажу сразу задает стиль и атмосферу фильма. Лотяну любил кинематографическую выразительность и мог оценить этот эффект. По его мнению, Марлон Брандо с первых минут фильма создает живой и запоминающийся образ, психологически тонко проработанный. Он сравнивал лицо актера в кино с фреской, по которой можно прочитать судьбу. В той сцене он отметил контраст света и тени, операторскую работу в этой сцене, где лицо Дона Корлеоне покрывает тень, и это подчеркивает его таинственность и влияние. Лотяну, уделявший большое внимание свету и цвету в своих фильмах, был в восторге от такого визуального решения. Можно сказать, что Эмиль Владимирович ценил не только саму сцену, но и ее способность сразу погрузить зрителя в атмосферу фильма, что он сам блестяще умел делать в своих произведениях.

Когда он рассказывал о съемках своих фильмов, то воспроизводил диалоги, показывал, как двигалась камера, вспоминал, как работал с актерами. Он не просто объяснял — он снова проживал эти моменты. Его слова были полны образов: «Я хотел, чтобы свет ложился, как дыхание, чтобы музыка шла вместе с движением героев, чтобы зритель не смотрел фильм, а чувствовал его». Объяснил, что такое магия кино в реальной жизни.

На съемках «Анны Павловой» снимали проезд поезда по мосту. Лотяну с оператором и камерой стояли напротив, над отвесным обрывом на небольшом уступе – такая была выбрана точка. И вдруг в момент съемки из-под их ног стала осыпаться земля. Лотяну больше всего боялся, что оператор с камерой полетит вниз. Съемки были за границей, в одной из латиноамериканских стран, кадр был сложный, к тому же его было нелегко организовать и поставить. Эмиль Владимирович понимал, что второго дубля не будет. Он успел только крикнуть оператору, чтобы тот продолжал снимать и не вздумал бросаться на помощь, сам покатился вниз. Удивительно, что именно под оператором и его камерой земля устояла, и кадр был снят. Может, это, правда, была магия кино и рука судьбы, но он готов был не жалеть себя ради эффектного кадра.

Мы называли Лотяну между собой «Учитель» или «Мастер». Мы и сейчас его так называем. Он был абсолютным авторитетом. Каждый его рассказ о фильме был путешествием в мир его искусства, и после таких бесед казалось, что кино — это нечто волшебное, созданное из страсти, красоты и неуловимой магии, которую Лотяну чувствовал, как никто другой. Он показывал папку с фотографиями актеров и раскадровками его будущего фильма «Яр», который уже после долгих лет поиска финансирования, наконец, должен был вот-вот запуститься в производство.

Мы заканчивали первый курс, была весна, последний экзамен. Эмиль Владимирович воскликнул: «А где накрытые столы? Вот что значит, когда в группе нет грузин! (Он ведь давно преподает на курсах, с 70-х годов, и у него очень много учеников со всех уголков страны). Иначе столы были бы уже накрыты!» Мы спохватились, срочно отправились за провизией и вином, и накрыли для всех большой стол в кинозале. Он, казалось, с удовольствием побыл с нами, говорил, шутил, подбадривал. Мы знали тогда уже, что он болеет, но он не показывал этого никому. К сожалению, вскоре его не стало.

На похоронах Эмиля Владимировича, на Ваганьковском кладбище, мне сложно было поверить, что его больше не будет с нами, было чувство, что мы осиротели. Он завещал нам держаться вместе, так, мол, легче пробиваться в кино. И еще говорил, что «тяжелая жизнь — это норма». Тогда казалось — звучит слишком грустно, но теперь понимаешь, как он прав, легкой жизни, действительно, не бывает.

Прошли годы, но уроки Эмиля Лотяну остались со мной. Его голос до сих пор звучит в моей памяти, когда я работаю над сценарием или ищу правильный кадр. Он был не просто мастером, он был магом кинематографа, бессарабским Мольером, который зажег во мне ту самую искру, за которую я благодарна ему всегда.

Мастерская Эмиля Лотяну на Высших курсах сценаристов и режиссёров. Фото из архива Асель Омар (крайняя справа)

Никита Аржаков: «Эмиль Лотяну живет в наших сердцах»

Никита Аржаков является главным режиссером-постановщиком Государственной национальной кинокомпании "Сахафильм". Среди известных его работ ленты «Старик», «Черная маска», «Аанчык», «Снайпер саха», «Тыгын Дархан».

— Безусловно, с фильмами Эмиля Владимировича Лотяну «Табор уходит в небо» и «Мой ласковый и нежный зверь» я знаком с детства. Будучи студентом, в 1981 г., увидел премьеру киноленты «Анна Павлова». Я не мог и предположить, что, пройдет время и я буду учится у этого великого человека и Мастера, одного из самых романтических режиссеров, известных всему миру.

В 2002 г. на Высшие курсы режиссеров Эмиль Владимирович набирал группу, куда мне посчастливилось попасть. Два года обучения у такого гения — подарок судьбы. Это время я всегда вспоминаю с большой теплотой. Золотое время! На фоне сложных жизненных перипетий вдруг в наших судьбах появляется островок, где персона Эмиля Лотяну дарил нам счастье своей энергии! Он был необычный человек, сумевший нас полностью погрузить в мир кино. Мы всецело настраивались на «поглощение» мастерства Маэстро, от наброска «короткометражки» до сценария дипломного проекта. Мастер фонтанировал идеями!

Я хотел снять короткометражную ленту о ребенке мигрантов, вместе с родителями приехавшем в Москву. По замыслу, родители потерялись в городе, а сам он подружился с девушкой легкого поведения. Вместе двое одиноких людей обрели друг в друге поддержку. И когда мы сели обсуждать, меня поразило, как Эмиль Владимирович, за каких-то пять минут мог предложить до 10 вариантов сценария, как это могло бы развиваться в ленте. Меня это не просто поражало или удивляло, — восхищало! И главное, в наших сценариях он всегда пытался вдохнуть какое-то человеческое начало, не жестокое — отойти от мирских будней.

Человек Эмиль Владимирович был очень душевный, открытый, доверчивый. Поэтому все мы его очень любили. Каждое занятие казалось нам глотком чего-то большего, чем просто лекция. Встречи с Мастером были очень духовно наполненными. Пожалуй, таких людей и встреч в моей жизни, после знакомства с Лотяну было немного. После занятий, порой мы даже на ходу, собираясь, обсуждали творческие моменты. «Давай пройдемся», предлагал Эмиль Владимирович, и обсуждения продолжались по пути до такси.

Я показал Мастеру один материал писателя и публициста Вацлава Серошевского, который мы вместе обсудили. Да, тогда мы были воодушевлены — вместе напишем сценарий, он мне поможет со съемкой, будет находится на площадке… Но увы, не суждено… Эмиль Владимирович ушел от нас в апреле 2003 г. Это были для всех нас, его подопечных, мрачные пасмурные дни.

Эмиль Владимирович Лотяну для меня не просто пример, а Личность-вершина, к которой нужно стремится. Мастер мог любое душевное состояние или переживание превратить в яркий момент-иллюзион. Он был человек-кино. Он жил этим искусством! Даже в сложные годы переходного периода нашего общества он не расставался с кинематографом. Когда мне становится трудно и тяжело, я вспоминаю Эмиля Владимировича. Я бы сказал, что с годами, идеи и мировоззрение Эмиля Лотяну, становится все ближе и понятней мне. Тогда мы были воодушевлены динамичным кино, казалось, что нужно снимать такое. Но пересматривая его режиссерские работы, понимаешь, что такое на самом деле подлинное искусство. Эмиль Лотяну живет в наших сердцах и своих произведениях!

Эмиль Лотяну за работой, 1972 г. Фото: Ион Кибзий

Тигран Агавелян: «Все, что делал Эмиль Лотяну, было на грани»

Тигран Агавелян — российский сценарист и режиссер. Известен по короткометражному фильму «Курьер», где выступил режиссёром, сценаристом и продюсером, а также как сценарист сериалов «Скорая помощь» и «Суд» и полнометражных фильмов «Тяжеловес», «Победивший время» и «Крысоловка».

— Нужна была общая фотография мастерской для сайта ВКСР (Высших курсов сценаристов и режиссеров — "СП"). Я почему-то вызвался указать, куда всем встать и поставил нас к боковой стенке зала, у которой была хорошая фактура из туфа (видимо, Родина потянула — в Армении почти все здания из туфа). Но Эмиль Владимирович сказал: «Что за ерунда?! Зачем вы нас хотите к стене поставить? Где перспектива? Где воздух». Я притих. А он попросил всех встать среди сидений актового зала и за нами появилось пространство, которое позволяло вдохнуть атмосферу в композицию кадра. Тогда я не до конца понимал, что плохого в стене, но позже получил разъяснение на другом примере.

Это случилось, когда довелось в очередной раз посмотреть фильм «Мой ласковый и нежный зверь». Меня удивил один эпизод. Это была парная сцена. Герои Олега Янковского и Галины Беляевой ехали из церкви на бричке. Когда в кадре была Беляева, за ней было открытое пространство — поле, за спиной же Янковского была кирпичная стена. Но откуда там взялась стена, ведь в кадре не было общего плана, чтобы мы могли идентифицировать место действия. Я решился спросить у Эмиля Владимировича — почему так? Он очень обрадовался вопросу: «Вы заметили?» Кратко он объяснил, что герой Янковского находился в трудных обстоятельствах и Лотяну нужно было найти какой-нибудь визуальный образ, чтобы подчеркнуть его внутренне состояние. Уже много позже я понял, что это было очень смелое режиссерское решение. Я помню, что тогда еще подумал — ничего себе, а это не такая уж простая профессия, как кажется на первый взгляд. Это было самое начало обучения. Я был в предвкушении. Но позвольте мне заглянуть немного в прошлое. Я все время думаю, какая странная штука судьба (жизнь).

В моем детстве было два фильма, которые мне разрешалось смотреть после программы «Время» в 21.30. Первый — это «Белое солнце пустыни». И второй — «Табор уходит в небо». Определял, можно или нельзя смотреть фильм, отец. И он точно знал, что эти фильмы не просто можно, а должно посмотреть.

Чтобы вы понимали (сейчас это трудно представить), но тот или иной фильм по телевизору могли показывать раз в году. Или даже раз в два года. Больше его негде было посмотреть. Поэтому, когда в программе телепередач было написано «Табор уходит в небо», я точно знал, что в субботу вечером буду смотреть один из любимых фильмов. Мне было тогда 9 лет. И тут был нюанс — героиня Светланы Томы в какой-то момент обнажала грудь. Помните, она снимает все свои двадцать восемь юбок, оставляя лишь одну.

И все это время, она делает это с обнаженной грудью. Вот уж я не знал, куда глаза девать — ведь рядом сидели родители. Какой стыд я испытывал, просто не передать.

Про этот кадр с обнаженной грудью Эмиль Владимирович рассказал отдельно. Должна была быть премьера фильма в кинотеатре «Россия» — главном кинотеатре страны. И ему поставили условие вырезать эту сцену. Лотяну наотрез отказался — это был очень принципиальный человек. Но чиновники настаивали, иначе — отмена премьеры. Тогда Лотяну просто сел в самолет и улетел в Кишинев. Никто его не мог найти. Я не помню подробностей, но кому-то из высших чинов фильм очень понравился. И вот Лотяну идет по Кишиневу, ни сном, ни духом. Около него тормозит черная «Волга». Из машины выходят несколько сотрудников КГБ (и это не шутка) и говорят: «Поехали». Он категорически отказывается. Тогда они его убеждают, что спорная сцена останется в фильме. Так Лотяну отстоял эту замечательную сцену — сцену, отражающую не просто единение ромов с природой, а первозданность и чистоту любви. Но продолжим…

Я любил смотреть кино, как и миллионы советских людей. Но однажды мне захотелось не только смотреть, но и делать кино. Так я оказался на Высших режиссерских курсах. Я поступал в мастерскую Александра Адабашьяна. Однако, так сложилось, что в последний момент, что-то пошло не так. Адабашьян не смог взять мастерскую. Я был в ожидании, кто же возглавит нашу мастерскую. Хотя мне был предложен выбор перейти, вы не поверите, в мастерскую Владимира Мотыля. Вот же превратности судьбы. Искушение попасть в мастерскую режиссера, который снял «Белое солнце пустыни» было очень велико — «Таможня давала добро», но я поступил иначе. Даже не знаю, чем я руководствовался. Просто решил — пусть будет как будет. Настал час икс, и мы узнали, что Мастером у нас будет Эмиль Лотяну.

Мы часто задаемся вопросом — что есть судьба. Где, в какой момент жизни выбор делаешь ты, а где выбор делает… Бог привел меня за руку в это намоленное самыми большими художниками место.

Так я познакомился с одним из Больших режиссеров поэтического кино. Начались студенческие будни. Скажу честно, по энергетике мы все вместе не дотягивали до неисчерпаемой энергии Лотяну. В некотором смысле он был одержим! Все, что он делал, было на грани. Мастерскую он вел, выкладываясь на все сто. О чем-то рассказывал — тоже на все сто. Кино снимал, судя по рассказам его самого и участников процесса, тоже на грани.

Наверное, многие режиссеры работали так же. Но, как мне кажется, Лотяну отличала тяга к красоте. Он восхищался красотой мира, красотой человека в этом мире. Он всегда спрашивал, смотря на наши скудные визуально и содержательно работы, почему это так некрасиво. «Посмотрите на эти листья под деревом, посмотрите на облака, посмотрите на перспективу. Почему вы не используете это все в ваших работах?» Помню, ребята злились. Ворчали. Мол, есть разные взгляды на вещи. Чего всех равнять. Но Лотяну не равнял, он пытался пробудить в нас тягу к красоте мира. Но амбиции у студентов — мама не горюй.

Все уже большие художники. И им мастер не указ. Я не поддерживал эти разговоры. Мне нравилось, что я слышал. И часто испытывал стыд, что не оправдал ожидания мастера. Так в курсовой работе у меня был кадр с переполненной пепельницей. Мне хотелось показать, что врачи (герои моей работы) долгое время находятся в нервном состоянии на дежурстве. Но он сразу сказал: «Что за ужасный кадр, зачем эта вонючая пепельница?» Казалось, что он просто указывал на какие-то ошибки и все. Но позже я осознал, что шаг за шагом у нас формировался вкус. Мы начинали видеть мир вокруг через призму красоты.

Однажды Мастер дал задание расписать небольшой отрывок из своего любимого литературного произведения. Мизансцена. Камера. Раскадровки — что, куда, как. Я взял отрывок из «Мастера и Маргариты». Расписал все по сценам, кадрам. И вот на мастерской он просит зачитать, что я там написал и показать раскадровки. Я читаю текст Булгакова, сам похихикиваю. Ребята тоже смеются. Это был смешной отрывок, когда Коровьев и Бегемот пытаются попасть в ресторан, но их не пускают.

И вдруг Эмиль Владимирович говорит: «Стоп!», прерывает меня (он никогда не церемонился со студентами).

«Это замечательно, — говорит он. – Но это прекрасный текст Булгакова. А вы тут при чем?»  И действительно – при чем тут я… «Где ваше видение?» — спросил он. «Так вот же — здесь персонажи, тут камера, тут панорама начинается», — с непроницаемой тупостью продолжал оправдываться я.

Это задание показало, что текст — не главное в кино. По сей день я пытаюсь найти правильное соотношение между текстом и визуальной составляющей фильма. И признаюсь, не всегда это получается.

Есть в жизни вещи, которые особым образом выделяются. Память выхватывает их из всего прожитого на земле отрезка. Это редкие вещи. Настоящие.

Здесь — любовь, дружба, расставание, смерть. В этом ряду в моей памяти зафиксировался человек, которого однажды мне посчастливилось узнать. Можно смело сказать, что я в профессии благодаря Эмилю Лотяну. Я чувствую ответственность перед ним, он как камертон, который всегда контролирует ритм.

Эмиль Владимирович учил не только режиссуре, он учил ответственности перед кинематографом в самом высоком значении этого слова. Во мне это сидит в зоне бессознательного. Я просто знаю, что есть что-то (кто-то), кто невидимо дает ответ — это ты можешь делать, а это нет. Эмиль Владимирович стал частью моей киносовести.

И я ему бесконечно благодарен. Жаль только, что не получилось получить опыт прямо на площадке…

Он обещал, что все мы будет работать на его картине «Яр». Спустя 13 лет ожидания, он, наконец, нашел финансирование. Он уезжал на выбор натуры, кажется, в Софию, Киев. Нашел исполнительницу на главную роль.

Возвращался он из этих командировок очень заряженный, воодушевленный. Делился с нами впечатлениями. Рассказывал о сложностях. Погружал в таинство кинематографа. Это был настоящая «кухня» мастера. Признаться, у меня были большие надежды. Я очень хотел оказаться на площадке у Мастера. Но…

Господь решил по-другому. Мы готовили показы своих работ, он нас очень торопил. И уже совсем больной пришел на показ. Когда все вышли из актового зала, я заметил, что Эмиль Владимирович остался сидеть на своем месте. Я подошёл к нему и спросил: «Вы хорошо себя чувствуете?» — «Как — хорошо? — посмотрел он на меня уставшим взглядом и добавил: — Плохо». Я не знал, что сказать. Мы ведь ничего не знали. Мы просто видели, что человек вдруг стал угасать. Мы строили догадки. В том числе и самые страшные. Но все еще верили, что это временно. Что просто человек болеет. Сейчас он отлежится и все пойдет как прежде. Впереди съемки и долгая жизнь.

Ведь ему было всего лишь 66. Но его жизнью уже распоряжался кто-то другой.

Это было последний раз, когда мы все выдели Мастера. Спустя две недели Вера Игоревна (ректор курсов) сообщила нам, что Эмиля Владимировича больше нет. Я не буду рассказывать, что было дальше. Это уже не так интересно. Скажу лишь, что еще долгие годы мы собирались на его могиле на Ваганьковском кладбище. Да и сегодня, если вдруг вы заглянете 18 апреля на Ваганьково, то обязательно увидите свежие цветы. Я точно знаю, что цветы принесут Галина Беляева, Светлана Тома, Евгений Дога, наши ребята из мастерской и другие люди, кто помнит Эмиля Лотяну.

Он ворвался в нашу жизнь как неожиданно нагрянувший ветер в фильме Тарковского «Зеркало». Помните, в начале фильма герой Солоницына после разговора с Тереховой, уходит. И тут поле будоражит ветер и снова все стихает.

Вот так взбудоражил наши жизни Эмиль Лотяну. Он всколыхнул наши безмятежно покоящиеся колосья. И… ушел…

Если существует какая-то связь между этим и тем миром, я хочу сказать — Эмиль Владимирович, вы не разочаруетесь, если увидите наши фильмы. Ваша последняя мастерская не подвела вас. Я точно знаю, что те, кто сейчас в индустрии, те, кто работают на поприще кинематографа, делают свою работу с оглядкой на тот фундамент, который вы в нас заложили.

Покойтесь с миром, Мастер. Вы оставили замечательное наследие — ваши фильмы. И если когда-нибудь доведется вести свою мастерскую, обещаю, со всей ответственностью — то, чему вы нас научили, я бережно передам другим.

И я верю, что однажды поэтический кинематограф возродится. Ведь это так нужно. Особенно это нужно нашему безумному времени, нашему летящему в пропасть миру. Миру нужна красота.

 

Родион Джамалетдин

---

• Читайте также:
• В поисках Маэстро: о встрече с Эмилем Лотяну и о том, как хранят память в его родном селе
• Вселенная имени Эмиля Лотяну: памяти известного режиссёра