Политические обозреватели Виктор Чобану и Алексей Тулбуре в передаче TUK Talks подводят итоги 2025 года и обсуждают повестку 2026-го: почему парламентские выборы закрепили проевропейский курс, но одновременно оголили глубину общественного раскола, вернув в центр споров геополитику — Восток, Запад, «русский мир». Собеседники говорят о том, почему стране нужен диалог и консолидация, а европейская интеграция должна перестать быть «делом одной партии» и превратиться в общую задачу. Отдельный блок разговора — требования к реформам: от юстиции и антикоррупционной инфраструктуры до экономики, бюджетных ограничений и логики «деньги за результат», когда поддержка партнёров зависит от реального выполнения обязательств. Эксперты также обсуждают феномен электорального подкупа и риски его возвращения в новом виде после ухода Илана Шора, специфику местных выборов, территориально-административную реформу и роль примаров. В дискуссии звучат оценки резонансных процессов, включая дело Плахотнюка, а также предупреждения о внешних факторах — войне в Украине и её последствиях для безопасности и суверенитета Молдовы.

Год выборов и трезвых выводов: почему стране нужен разговор о развитии

Виктор Чобану: «Наступает время приступить к консолидации общества»

— Я бы не сказал, что 2025 год изменил политическую карту Молдовы. Центральным событием для страны всё-таки стали парламентские выборы: мы сумели отстоять и продолжить проевропейский курс. Это, наверное, главное достижение года. Вместе с тем поляризация, которая проявилась на этих выборах, продемонстрировала, что наше общество по-прежнему остаётся разделённым на два больших, условных лагеря.

Даже тот результат, который получила правящая партия — 50+ процентов, — означает, что практически 50 процентов — это результат тех, кто не поддерживает проевропейские устремления и в большей степени ориентируется на Восток. У нас это давняя традиция в политике, и на этих парламентских выборах это разделение эксплуатировали по максимуму.

То есть мы в очередной раз увидели несодержательное состязание политических программ, политических идей о том, как лучше обустроить Молдову, как нам всем вместе жить. А вот спекуляции на теме различий, которые нас до сих пор разъединяют, достигли определённого максимума.

Я думаю, что это разделение по-прежнему сохраняется, оно никуда не ушло. После выборов наступает время, на мой взгляд, всё-таки приступить к той самой консолидации общества. И отдельные, робкие попытки на уровне парламента — в том числе совместное голосование по ряду законопроектов — это очень редкое явление, но они уже есть, и это внушает определённый оптимизм.

Думаю, нельзя бесконечно находиться на баррикадах и обвинять друг друга во всех бедах. Европейская интеграция — это не дело одной партии и не дело какой-то части общества, это общее дело всего общества. И чем больше людей будут вовлечены в этот процесс, тем лучше будет для страны: мы будем в конструктивном русле двигаться в одном направлении.

Можно сколько угодно спорить о том, хороший бюджет или плохой, и с конструктивной точки зрения предлагать лучшие варианты для развития страны. В конкуренции таких идей я вижу позитивное будущее для нашей страны.

Алексей Тулбуре: «2025 год стал годом отрезвления»

— Я надеялся, что этот год, учитывая уроки референдума и президентских выборов, станет годом более активной политической работы: подключат к тому, что делает страна, новые группы населения; он станет годом диалога и взаимных компромиссов. Но это мои благие пожелания, которые сталкиваются с суровой политической практикой. Когда ты находишься в предвыборном году, очень сложно делать то, чего ты не делал до этого 10 лет, или 5 лет, или 20 лет.

Мы говорим о расколотости общества. Возьмите любое общество в любой стране — везде есть разные позиции и довольно непримиримые группы интересов. Но мы говорим о другом: мы раскололись по каким-то линиям, которые, казалось, преодолели. Это геополитика — в этом смысле мы вернулись обратно. Восток, Запад, евроинтеграция, «русский мир» — это всё снова и снова вбрасывается в публичное пространство, и это нас, конечно, тормозит. И мы констатируем, что количество тех, кто поддерживает Путина, остаётся довольно высоким.

То, что есть разные мнения, есть плюрализм, и люди спорят — это нормально. Но желательно, чтобы мы спорили о том, как лучше эту страну развивать. Спорили в рамках некой демократической парадигмы. Не выбирали между демократией и авторитаризмом, между свободой и несвободой. Потому что тема евроинтеграции уже набила оскомину, но за ней стоят очень конкретные вещи: право на достойный труд и достойное вознаграждение; право на свободу слова и собраний; право на современное медицинское обслуживание, образование и так далее. То есть, если широко говорить, это права человека, это эффективная экономика, это свободное передвижение и так далее.

Другая альтернатива — это то, что мы наблюдаем сегодня в России. Это свёртывание свобод; тема прав человека вообще порицается сейчас. Церковь активно подключилась к тому, что концепция прав человека якобы неправильная, и так далее. Сейчас там отменяют даже обязательства государственных чиновников подавать декларации о доходах — то есть это такая легализация коррупции: да, имеете право брать, и никто с вас за это не спросит. Вот это угнетает — что опять полемика идёт о том, быть свободным или не быть свободным, быть демократией или не быть демократией.

С моей точки зрения, полемика должна происходить в концепции, что Молдова — независимая демократическая европейская страна, в которой все чувствуют себя нормально. И можно планировать будущее: детство защищено, все равны и так далее. А споры — только по вопросам, как лучше сделать, чтобы все были ещё более свободны и более равны.

В этом смысле 2025 год, с моей точки зрения, — год некого отрезвления. Мы видим только первый элемент этого, но думаю, что 2026 год будет в этом смысле более убедительным. Выборы прошли — и безусловная поддержка со стороны партнёров, мне кажется, заканчивается. Молдова должна выполнять свои международные обязательства. Мы входим в период, который можно охарактеризовать так: евроинтеграция по заслугам, а не в рамках какого-то политического контекста или конъюнктуры. А по заслугам — это очевидно: проводи реформы в юстиции, проводи реформы в экономике, проводи реформы в экологии, медицине, образовании — везде. У нас шесть кластеров, 33 главы. Вот по этим направлениям мы должны приближаться к стандартам Европы. По-другому это называется копенгагенские критерии вступления — по экономике, по правам человека, по финансам и так далее. Если мы не будем соответствовать, думаю, у нас будут проблемы со вступлением, поэтому эти реформы действительно нужно проводить.

И вот 2025 год: выборы прошли, у нас новое правительство. Мы видим, что это новое правительство сталкивается с проблемами. Какого рода проблемами? Они предлагают бюджет, который им самим не нравится, но другого у них сейчас нет. У них нет ресурсов. Они столкнулись с тем, что у нас огромный дефицит бюджета. И, в частности, ещё и потому, что предыдущее правительство не выполнило свои обязательства перед Международным валютным фондом, и мы не получили 170 миллионов долларов.

Вот сейчас Международный валютный фонд завершил визит в Молдову и выступил с заявлением, где описал, в общем, состояние дел в стране: платёжный баланс отрицательный, есть необходимость сокращения безадресных социальных выплат, отсутствует экономический рост и так далее. Этот диагноз, я бы сказал, должен был прозвучать из уст нового руководства исполнительной власти. Но опять приехали какие-то люди и сообщили нам об этом.

Со всем этим надо будет что-то делать в будущем году — в условиях жёсткой экономики, потому что мы богаче не стали в 2025 году, а положение у людей очень непростое. По статистике мы видим, что у нас вырос показатель абсолютной нищеты. Треть населения тратит меньше 200 евро, меньше 180 евро в месяц — такой у нас показатель. Потом мы спрашиваем, почему берут деньги у Шора.

В 2025 году изменился политический класс в том смысле, что Шор заявил: он больше в этом не участвует. Теперь будем смотреть, кто это наследие Шора подхватит. Но фундаментальных изменений, прорывных каких-то феноменов мы не видим в Молдове. Интересный, комплексный, сложный год был, но следующий, по-моему, будет ещё сложнее. Так я думаю.

Да, одно из главных достижений года — продвижение по пути к Европейскому cоюзу. Но надо понимать: технические переговоры и так далее — это очень замечательно, но, думаю, в какой-то момент Европейский cоюз под давлением общественного мнения в европейских странах, под давлением обстоятельств и так далее может ужесточить требования к Республике Молдова.

У нас зачастую реформа заключалась в том, что мы меняли законы — и всё, на этом она заканчивалась. Мы докладывали, галочка была проставлена. Но реформа — это другое: ты меняешь закон, внедряешь его, потом видишь эффект в течение полугода, года. Если эффекта нет — реформы нет. Или эффект негативный — реформы нет. По всей вероятности, на этом и будет настаивать Европейский союз.

То есть, грубо говоря, повысить зарплаты и пенсии — это обязательства Молдовы; все мусорные свалки убрать из страны — обязательства Молдовы; нормальное судопроизводство, суды, прокуратура, борьба с коррупцией — это обязательства Молдовы. Если тут у нас не будет прогресса, значит, будет очень сложно: к 2030 году надо быть готовыми докладывать по всем этим вопросам. Мы не будем идеальными, не будем идеально соответствовать требованиям Евросоюза, но прогресс должен быть виден. Пока у нас нет прогресса в юстиции, нет прогресса в борьбе с коррупцией, нет прогресса по экологии.

Например, сейчас в стране разворачивается дискуссия об облесении — первая публичная акция премьера. Он пошёл и сажал акации на каком-то участке, это было так распиарено. У меня это вызвало недоумение, потому что акациевые леса не решают наши проблемы. Проблему решат леса, которые сохраняют воду. А акация — инвазивный вид, который очень потребляет воду. Он быстро растёт и буквально высушивает всё, что находится под ним или вокруг него.

У нас, когда идут ливневые дожди, с берегов Днестра вода не задерживается в лесах, она вся стекает обратно — поэтому у нас наводнение, а потом нехватка воды, и эти ситуации сменяют друг друга. У нас должна быть определённая естественная регуляция водопотока: вода должна уходить в почву. Если она уходит в почву, то есть вода для сельского хозяйства, есть вода для потребления людей, в колодцах есть вода. Если она вся смывается — воды нет.

И вопрос к нынешней власти: есть понимание комплексности задач, которые стоят перед страной? Есть понимание того, что такими отчётами — примерными, шапкозакидательскими, урапатриотическими, как угодно их называйте, — мы не отделаемся? Надо реально браться за изменения страны.

Внутренние слабости и внешние угрозы: что определит 2026 год для Молдовы

Виктор Чобану: «Конъюнктурно подстраивать законы под решение текущих задач — абсолютно порочная практика»

— Какие риски нас ждут в 2026 году? Первый пункт — это реформа юстиции, которая, к сожалению, уже набила оскомину. Мы сейчас наблюдаем реформу того, что у нас принято называть правовой системой. Мы видим неуклюжие попытки, которые предпринимала власть, например в той же реформе прокуратуры. Решая некие конъюнктурные задачи, связанные с руководством Антикоррупционной прокуратуры, у нас разъединяли, объединяли, потом придумали проект о том, что будет опять объединённая прокуратура. Для чего? Чтобы внешние партнёры указали нам, что так это не делается, потому что прокуратура по борьбе с организованной преступностью и Антикоррупционная прокуратура решают, в общем-то, разные задачи. А проблема у нас находится не между ними, не в их каком-то взаимодействии, а в отсутствии взаимодействия между Антикоррупционной прокуратурой и Центром по борьбе с коррупцией.

То, что сделала власть, в общем, приводит не к решению проблемы, а, напротив, к её углублению. Мы помним: до этого президент республики Майя Санду говорила о том, что мы, наоборот, объединим центр антикоррупции с антикоррупционной прокуратурой и создадим нечто вроде DNA в Румынии — Национального антикоррупционного управления. В этом присутствовала логика. Потом эту идею забыли, потому что надо было разбираться с прокурором. И пошли каким-то другим путём: придумали этот искусственно рождённый законопроект об объединении двух прокуратур, который ни к чему хорошему привести не может.

Такие попытки подменять стратегическое решение, стратегическое видение — вместо того, чтобы создать систему, которая будет функционировать многие годы, и её уже дальше не трогать, — а каждый раз конъюнктурно подстраивать законодательство под решение текущих задач, на мой взгляд, абсолютно порочная практика. И если власть не откажется в дальнейшем от таких приёмов, когда ей нужно подстраиваться под текущие задачи, то мы так и будем тыкаться, мыкаться и по-прежнему обсуждать и реформу юстиции, и борьбу с коррупцией, которые ни к чему не приводят.

Опять же показательный, суперпоказательный пример. Мы наблюдаем процесс над Плахотнюком, который сейчас проходит. Наверное, нет в Республике Молдова людей, которые не знали или не знают уже сейчас о том, что 10 лет назад произошла кража миллиарда, что деньги эти вывели из страны, что Плахотнюк был главным — тем, кто в период захваченного государства создал всю эту систему, подчинив себе все структуры власти, все институты власти, которые участвовали в этой краже.

Не один Плахотнюк украл — он не зашёл в чёрной маске в Национальный банк, не забрал миллиард, не загрузил в чемоданы и не увёз куда-то в жаркие страны. Это всё происходило при молчаливом согласии, участии, соучастии государственных структур — всех, начиная от правительства, которое брало на себя ответственность, точнее, двух правительств, которые выдали эти гарантии. По этим гарантиям мы до сих пор рассчитываемся. И все граждане должны об этом знать: из украденного миллиарда ни цента, ни лея не вернули, и мы ежегодно платим из бюджетных денег, возвращая Нацбанку тот самый украденный миллиард.

Что мы наблюдаем на процессе? Мы видим, на мой взгляд, несколько малозначащих эпизодов, которые прокуроры считают, что им удалось доказать: они вменяют Плахотнюку каких-то жалких 40 миллионов из миллиарда. Опять же риторический вопрос: а где же весь остальной миллиард? Что же вы ему предъявляете? Как заявил даже один из участников процесса — Нагачевский, который утверждает, что он не защищает Плахотнюка, он только наблюдает, — он сказал: «Ну что же вы ему каких-то жалких 30 миллионов и самолёт какой-то предъявляете? А где же дело о миллиарде?» Этот вопрос вполне закономерен: где дело о миллиарде? Как может прокуратура работать таким образом?

Да, нам долго объясняли, что это настолько сложное и запутанное дело, что его надо разбивать на маленькие кусочки и доказывать эпизоды. Но я бы ещё согласился, если бы у вас было 100 таких эпизодов по 40 миллионов и вы сказали бы: «Вот один, вот второй». Но у вас один эпизод, который вы Плахотнюку предъявляете.

Дальше — это анекдотично звучит, но Плахотнюк предъявляет прокурорам претензии о том, что они не тех свидетелей вызывают в суд. Где же, говорит Плахотнюк, премьер-министры, председатели Конституционного суда, руководители правоохранительных органов, генпрокуроры и прочие? Плахотнюк напрямую об этом говорит. Другое дело, что это тактика защиты, которая нам уже понятна по первым свидетелям: они все являются в суд и заявляют, что Плахотнюк никаких указаний не давал. Никогда такого не было и не могло быть — никто никому ни на что не указывал.

А что же тогда Плахотнюк? Я уверен: ни в какой ведомости он не расписывался за миллионы, нигде его подписи не стоит. А самый главный пункт обвинения — организация преступной группировки — разваливается, потому что, уверен, все остальные свидетели, а их 27, придут и скажут ровно то же самое: «Плахотнюк никогда нам не давал указаний. Никогда мы, в общем-то, не сотрудничали по этому делу. И всё, что произошло, — это чистой воды совпадения».

Тогда у меня возникает вопрос: с чем же в конечном итоге прокуроры придут к заключительному решению суда, если у них всё разваливается? Это характеризует наше правосудие: суд попросту скажет, что у него есть пара незначительных эпизодов, которые не являются тем, что предъявляют прокуроры, и поэтому его надо осудить на небольшой срок, а лучше условно. И вот этим большим пшиком закончится весь этот «процесс века».

И тогда снова возникает вопрос: зачем мы его привозили в Молдову, если наше правосудие не способно провести столь сложное расследование, осудить действительно организованную преступную группировку и, самое главное, попытаться вернуть украденный миллиард? То есть, оказывается, нашей судебной и прокурорской системе это не под силу. Потому что, как об этом не единожды говорили, надо было обращаться к внешним партнёрам — тем более что и американцы, и другие предлагали свои услуги — и сказать: «Извините, это очень большое дело, мы не способны сами, помогите нам, и мы это сделаем».

Это я на самом главном зациклился — на судебной системе. Но экономические проблемы — не менее важный вызов. Может быть, частично он даже важнее, чем судебная система и борьба с коррупцией, которые всё-таки граждане воспринимают как-то опосредованно. А вот экономические проблемы — это непосредственно карман каждого гражданина. И когда там не очень густо, а мы видим, что правительство, в общем, вынужденно ужимается и по определённым компенсациям, и по сокращению каких-то выплат, — и тех, кто получает компенсации, опять же отфильтровали, их стало меньше на 120 000, — это говорит о том, что ресурсов у правительства и у государства в целом не очень много. И откуда и как они их будут брать — это серьёзный вызов перед нынешней властью.

Выборы прошли, безусловная поддержка, как сказал Алексей, закончилась. Дальше будет всё очень и очень строго, чтобы не сказать жёстко. Демонстрируете результаты реформ — получите те самые 2 миллиарда кусочками, траншами на развитие. Нет реформ — нет денег.

Ключевым должен быть диалог. Вот премьер посетил Гагаузию, совершил первый визит, встречался и с бизнесменами, посетил университет, встречался с несколькими примарами. По крайней мере, из того, что мы видели в прессе, поездка премьера была достаточно доброжелательной и продуктивной. Но это — первая ласточка. Этого крайне мало: один визит премьера не решает проблему.

Это означает, что, вернувшись в Кишинёв, он в кабинете министров может сказать: «Уважаемые коллеги, у нас есть проблемы в Гагаузии. Я туда ездил и уже понял примерно, как можно наладить диалог, как начать действовать постепенно, чтобы эти проблемы отходили на второй план, чтобы мы начали нормальное сотрудничество. К вам есть прямое указание: регулярно министр по любому ведомству посещает Гагаузию, общается на месте, выявляет проблемы, пути их решения». Тогда есть шанс, что в этом случае будет фундаментальный диалог.

Алексей Тулбуре: «Исход войны в Украине — определит и будущее Молдовы»

— Шор ушёл — значит, какой-то другой, собирательный Шор может занять его место. Если не поменяются фундаментальные условия нашей жизни — экономические, политические, если мы не уберём предпосылки появления такого феномена, как Шор, он появится опять, просто в лице другого человека.

Предпосылки следующие: очень сложное социально-экономическое положение огромного количества людей, низкие доходы, по большому счёту — нищета; слабое правовое государство; неспособность молдавских правоохранительных органов прекратить нелегальное финансирование молдавской политики или политических процессов. Если эти фундаментальные вещи не поменяются — Шор появится. Один ушёл — другой пришёл.

Мы увидим, конечно, на местных выборах: заменит ли кто-то Шора и будет ли этот феномен подкупа настолько же масштабным, каким он был при Шоре. Но мы знаем специфику местных выборов: разговоры общего характера о европейской интеграции, о нашем общем будущем важны, но не настолько, как репутация конкретного кандидата, его биография — политическая, трудовая, что он сделал, выполнил ли свои обещания, какое к нему уважение со стороны сообщества. Как правило, партия власти — нынешняя партия власти — местные выборы проигрывает. Я думаю, что и эти выборы будут показательными в этом смысле.

Мы слышим, что намечается территориально-административная реформа. Непонятно, по какому сценарию она всё-таки будет проводиться. Многие говорят о ней, но мы ещё не читали документ. Какие критерии будут применяться? На какие большие объединения будет делиться страна на втором административном уровне? Сейчас у нас районы — а что у нас будет? Будут кластеры, о которых мы говорили: север, центр, юг? Или будут жудецы, уезды? Всё это непонятно. Сколько сохранится примэрий, сколько примэрий исчезнет вследствие слияния с более крупными? Примары у нас — очень эффективные лидеры общественного мнения, в частности в предвыборную кампанию или на выборах. Позиция примара очень важна в том или ином населённом пункте. За примаром всегда идут — тем более за хорошим примаром, — это тоже фактор, который важен.

Да, полиция научилась немного иметь дело с феноменами подкупа. Я, в отличие от других, не считаю, что штрафы были несправедливы. Это очень даже хорошо, что эти штрафы накладывались. Конечно, надо разбираться по отдельным людям: может быть, где-то ошиблись — значит, надо снимать эти обвинения. Но, в общем и целом, люди поняли, что это не шутки: даже если тебе очень тяжело, брать такие деньги нельзя.

Но, повторюсь, задача правительства всё-таки — повышать жизненный уровень населения, когда ты кандидат на вступление в Европейский союз. ЕС — это объединение очень развитых, очень свободных государств. Это мировой игрок, в том числе экономический. А у тебя 30 процентов населения — ниже уровня абсолютной нищеты. Это только абсолютная нищета. А если говорить о многоплановой нищете, используя экономическую терминологию: многоплановая нищета — это когда у тебя деньги есть, но нет доступа к медицине, например, к образованию^; ты ограничен по иным критериям. Тогда этот показатель в Молдове будет ещё выше.

Такое положение дел — это всегда питательная среда для возникновения феноменов вроде политической коррупции или электоральной коррупции. Поэтому уход Шора — это уход Шора. Но мы должны менять фундаментальную ситуацию в стране. Я не представляю такие вещи в какой-нибудь Голландии: чтобы условный, собирательный Шор стал раздавать деньги в Голландии — его бы сами люди скрутили, связали и сдали бы в полицию. А у нас будут слагать легенды и мифы, как мы уже говорили: что Шор — народный освободитель, а эти злые люди его преследовали и вообще выгнали из страны. Вот такая разница в ситуации у нас.

У нас есть показательные проекты и в Гагаузии, и в Тараклии — экономические, инфраструктурные и прочие. Мы видим дороги, видим водоснабжение, видим, как потихонечку меняется ситуация. Тем не менее настроения тут не меняются. Это с одной стороны. С другой стороны, мы знаем, что и в Тараклии, и в Гагаузии в целом у людей есть очень большое количество фобий, опасений, социальных страхов. Вот с этими страхами, мне кажется, работа ведётся не очень. То есть мы удивляемся, почему мы всё вкладываем, а фобии перекрывают эффект от экономических изменений.

В чём эти фобии? Что интеграция в Европейский союз приведёт к чему-то страшному: что будут гомосексуалисты кого-то затягивать в подворотни, что детей будут забирать из семей, что не будут защищены права нацменьшинств — целый ряд страхов. Или, например, универсальная фобия и на юге, и на севере: что Молдова объединится с Румынией, мы потеряем независимость.

Вот этот список фобий у каждого важного начальника должен быть постоянно перед глазами. Когда он приезжает, он прямо по списку должен идти и говорить: «Ребят, мы в Кишинёве не думаем об объединении с Румынией, потому что у нас есть другой проект — он более успешный, он реализуемый. Поэтому снимите, пожалуйста, со своей повестки дня страшилку про объединение». С одного раза не сработает — это постоянно надо говорить. Надо постоянно объяснять, что речь не о гомосексуалистах — речь о свободе, потому что все люди равны. Белые, чёрные, рыжие, высокие, низкие — все одинаковые, все имеют право жить, и за какую-то «самость» нельзя никого наказывать. Вот это принципы на Западе. Это не значит, что кто-то тебя будет заставлять быть кем-то иным. И так далее, и так далее — эти вещи надо постоянно объяснять.

Тогда человек расслабится, у него исчезнет постоянное чувство тревоги, что его хотят обмануть, хотят обвести вокруг пальца, хотят заставить сделать что-то против его интересов. Тогда и эффект от экономических проектов будет другой. Это комплексная задача, которая, может быть, осознаётся Кишинёвом, но не видно конкретной работы. Наоборот, выходят какие-то люди и делают заявления, которые подпитывают некоторые фобии — причём на уровне очень высокого начальства. Это неправильно.

Поэтому нужен постоянный диалог: спрашивать людей, что их беспокоит. Ты большинство, ты начальство — ты должен идти к людям, выяснять, какие проблемы, и думать, как вместе всё это преодолевать. Вот этого нет в Кишинёве — нет этого понимания, за редким исключением, почти ни у одного правительства, вообще отсутствует напрочь. Хотя было в 2020, в 2021 году. Заставил их кто-то или сами они, но был посыл: мы все одинаковые, это общая наша страна, и мы должны строить её вместе. А потом это всё исчезло.

Они говорят теперь: «Война». А я, например, считаю, что если война или какой-то другой форс-мажор, то, напротив, ты должен костьми лечь, но сохранить единство, сплочённость, чтобы все твои люди единым фронтом выступали против этих опасностей, в том числе внешних. Но нет: Кишинёв считает, что всё чёрно-белое — эти враги, эти не враги. Короче, есть к ним вопросы.

Я, в отличие от тех, кто оптимистично настроен, не вижу ресурсов и потенциала для каких-то прорывных вещей в 2026 году — кроме того, что может выдать это правительство, если будет нацелено на достижение тех целей, которые были сформулированы. И в момент инаугурации, и до этого Мунтяну очень хорошо говорил о каких-то целях. Если это правительство будет придерживаться своих приоритетов, может быть, что-то мы получим.

И я согласен с Виктором в том смысле, что экономический рост может быть важнее сейчас, чем правосудие, потому что в правосудии уже ничего эти люди сделать не смогут. Это моя принципиальная позиция: я вижу, что нет ни людей, ни потенциала что-либо сделать. Нам нужна поддержка партнёров и в расследовании кражи миллиарда, и в таких судебных процессах, какой мы видим сейчас над Плахотнюком, и в налаживании работы антикоррупционных структур.

Я не вижу в Кишинёве, не вижу в Молдове внутреннего потенциала для того, чтобы по всем этим направлениям что-либо изменилось в лучшую сторону. Что касается экономики — дадим этому правительству ещё полгода. К весне, думаю, это такая отметка, где мы можем первые итоги подвести. Посмотрим, что будет сделано. Если доходы будут расти, если будут какие-то проекты реализовываться — будут изменения и в других сферах. Потому что те, кто будет участвовать в этих проектах, и люди, которые почувствуют улучшения, захотят улучшений и в других областях — и в правосудии, и в образовании, — и будут требовать этого. Тут всё взаимосвязано.

Если ты теряешь веру в собственное государство — уже тут ничего не произойдёт. Люди просто уезжают. Мы, кстати, наблюдаем этот феномен: продолжают уезжать. А если появляются некие социальные оптимисты — тогда есть предпосылки для реформ.

Если суверенитет Украины будет ограничен, считаю, что будут проблемы и с суверенитетом Молдовы. Если итоги войны будут по предложениям России или в пользу России — значит, это будут огромные проблемы для нас.

Да, Молдова — субъект международного права. Но как в экономике про нас говорят? Мы — малая открытая экономика, которая полностью зависит от того, что происходит вокруг страны. Так и в политическом, и во внешнеполитическом смысле мы почти полностью зависим от того, что происходит вокруг нас: что происходит в НАТО, в Европейском союзе, в Украине.

Украина — это наша естественная защита от угрозы и агрессии с Востока. Если Украина рухнет — политически или в военном смысле, — нам конец. Тут нет иллюзий. Русские войска могут не войти на территорию правобережья, могут только прийти в Приднестровье. Но сам факт их присутствия в регионе будет означать, что мы теряем суверенитет и независимость, забываем о европейской интеграции. Вот в чём суть того, что происходит. Поэтому, естественно, следим за тем, какие там планы обсуждаются.

Если итог войны будет неблагоприятен Украине, значит сохранится приднестровский режим. Мы видим, что сейчас разбомбили мост в Маяках. Чтобы попасть в Одессу, нужно объезжать по северному пути до Винницы, оттуда через Могилёв на Одессу — в три раза длиннее дорога. Но есть дорога напрямую на Одессу — через Приднестровье. Но у Кишинёва нет политического потенциала, воли, чтобы договориться или навязать Тирасполю такую уступку. Мы же ездили через Приднестровье, поезда ездили там. Мы и сейчас ездим — автобусы ездят. Значит, надо добиться, чтобы через Приднестровье на Одессу циркулировал транспорт. Нет, мы почему-то не пошли по этому пути. Это много говорит о том, на что способен сегодняшний Кишинёв.

Поэтому, когда мы говорим, что то, что происходит вокруг нас, важнее, чем то, что происходит внутри, — это так и есть. Война и исход войны — один из внешних факторов, который просто предопределит наше будущее. И я не знаю, что мы можем в этом смысле сделать. Единственное, что мы можем делать, — это реформы, укреплять нашу внутреннюю сплочённость и способность управлять собственным государством для того, чтобы нас приняли в клуб демократических государств. Вот это мы должны делать. Но тут тоже буксуем: мы видим, что тут есть огромное количество вопросов.

Но если Украина выстоит, если Европейский союз — я про США сейчас не говорю — поможет Украине добиться более-менее справедливого мира, это гарантия или предпосылка для нормального развития и Молдовы. В противном случае — наоборот.

Олеся Белая 

---

Читайте также:

• Энергия, деньги, институты — как тарифы, бюджет и суды связаны в один кризис: мнения экспертов
• Подкуп, бедность и политика — почему схема Шора работает: мнения экспертов
• Дроны над Молдовой, раскол общества и спорные планы мира: мнения экспертов