Нэстасе о связях с бизнесменами Цопа, доходах в Германии, нелюбви к СМИ и распятии в МВД. Текстовая версия интервью «СП» с кандидатом в президенты

В серии передач под названием «Лица оппозиции. Встречи без пиджаков» два дня назад вышло большое видеоинтервью с Андреем Нэстасе. Сейчас предлагаем вниманию читателей печатную версию разговора.

Про семью и имя

— Родился я в 1975 году в селе Мындрешты Теленештского района. Родители мои, Андрей и Анна Нэстасе, были уважаемыми в селе людьми. Отец работал в тракторной бригаде, он дошел от прицепщика до бригадира. Мама работала во многих местах, как в те времена, в последнее время работала в детском садике.

Она очень хотела стать учительницей французского языка. К сожалению, родители ее не отпустили учиться. Мама была из многодетной семьи, у нее еще шесть братьев, за которыми нужно было присматривать. Я очень горжусь своими родителями, к сожалению, отца нет уже 42 года. Он умер, когда мне не было даже трех лет. Я его помню по фотографиям и по рассказам моего брата, мамы и наших сельчан. Брат старше меня почти на 12 лет, я был очень желанным и долгожданным ребенком. Отец уже страдал из-за болезни, и, наверное, он чувствовал, что покинет этот мир, и поэтому настоял, чтобы меня назвали в его честь. Я Андрей Андреевич, и мой сын тоже стал Андреем.

Мама была для меня и мамой, и отцом — всем, потому что очень скоро после смерти папы мой брат пошел учиться в университет, и я остался только с мамой. Конечно, мне не хватало отца — его ласки, его наставлений, но мама заботилась, чтобы у меня все было. Я очень ей благодарен, что воспитала меня человеком, уважающим других, который никогда не сделает никому плохого. Я часто созваниваюсь с мамой, при первой возможности еду к ней в Мындрешты.

— Мой брат очень много читал, и я читал те книги, которые читал он. В основном, конечно, на русском языке и на кириллице. У брата были друзья, которые давали ему книги из Румынии, на латинице, запрещенные в то время. Так я изучил латиницу уже в третьем-четвертом классе. В четвертом классе я выбрал для изучения испанский язык, и мне не было трудно, так как я знал латиницу.

Про школу и университет

— До восьмого класса я был отличником. После, кроме учебы, появились и другие заботы, нужно было больше помогать маме по хозяйству. Я закончил школу в основном на девятки и десятки, было пару восьмерок — по математике, например. Мне очень нравилась физика и химия, благодаря моим преподавателям. У меня были прекрасные учителя — все, вне зависимости, была ли у нас какая-то полемика, все они были очень грамотными. Это мое счастье.

В школе почти не было кружков, которые бы я не посещал. Я ходил практически во все спортивные кружки: гандбол, баскетбол, футбол. Мама даже говорила мне, что надо бы определиться уже. Единственное, куда я не ходил, — это гимнастика. Я не был к этому склонен и даже завидовал сверстникам, которые занимались гимнастикой.

Я всегда хожу на школьные встречи выпускников с радостью, если меня приглашают, — 10 лет, 15 лет, 20 лет после окончания. К сожалению, многие учителя ушли из жизни. Большинство моих одноклассников за границей, мой лучший друг детства сейчас находится в Португалии. Мы с ним общаемся и очень скучаем друг по другу.

— Высшее образование я получил в Румынии. Я всегда хотел изучать право. Мама и родственники говорили, что с детских лет я был человеком справедливости. Но поступил сначала на историко-географический факультет в Сучаве, потому что в то время не так легко было попасть на юридический. Я тогда думал, что со временем поступлю на второй факультет. Я уже отучился полгода и сдал первую сессию, когда вышел приказ министра о том, что все молдавские студенты должны сначала отучиться подготовительный курс. Чтобы не терять год, я решил поступить уже на юридический в Яссах.

Я сосредоточился тогда на учебе, потому что молдавские студенты должны были больше работать, и сейчас немного жалею, что не объездил за те пять лет всю Румынию. В Румынии я продолжал заниматься спортом, в Сучаве начал заниматься восточными единоборствами, а в Яссах — продолжил.

О работе прокурором и адвокатом

— После окончания университета я три года проработал прокурором в Транспортной прокуратуре (с 1997 по 2000 гг. — «СП»). Ушел я только потому, что в прокуратуре была маленькая зарплата, нужно было как-то кормить семью. Других причин не было. У меня был хороший коллектив, первым начальником был очень грамотный, начитанный человек, он был жесткий, но справедливый, я многому у него научился.

Приходилось параллельно работать в других местах, я читал лекции в одном университете, стал заведующим юридической кафедрой. В то же время я работал корректором в газете. Долго так я не смог выдержать, я работал по ночам, постоянно нужно было везде успевать. Преподавательской зарплаты тоже не хватало. И тогда это была маленькая зарплата, и сейчас я считаю, что это издевательство. Одна из моих целей — чтобы у всех учителей, преподавателей, зарплата была не меньше, чем среднемесячная по стране.

Несколько лет я проработал в одной частной компании. В 27 лет сдал экзамены и получил адвокатскую лицензию. С 2002 года начал работать адвокатом. Лучшая реклама для меня — это когда мой клиент, который пришел в первый раз, рекомендовал меня другому и говорил, что я относился к его делу, как к своему. В моей карьере никогда не было коррупционной составляющей, я все зарабатывал честным трудом. Не так легко заработать себе имя в какой-либо области, в моем случае — в адвокатуре.

В то время я сосредоточился на экономических преступлениях и на защите жертв коммунистического и олигархического режимов. В 2002 году очень много было случаев рейдерских атак на компании, на предприятия, на инвесторов.

Я никогда не выступал против кого-либо без улик. По той же причине я не выступал против Плахотнюка — у меня не было улик, и я понимал, что он в любое время мог бы подать на меня в суд и забрать у меня все, что я нажил.

Конституцию Плахотнюк не менял — это неправда. Да, какие-то законы менялись и принимались в интересах олигархов. Законодательство менялось под определенные интересы, и это очень плохо, но не стоит сейчас все валить на Плахотнюка. Было и окружение, были и другие интересы, но я хотел бы спросить тех политиков, которые во всем обвиняют Плахотнюка, а что они делали, чтобы этого не случилось? Почему в Молдове никто не стал бороться с Плахотнюком? На моих соратников открывались уголовные дела. На других политиков были случаи, когда уголовные дела открывались либо закрывались, чтобы поднять рейтинг. В нашей политике эти договоренности были и, наверное, еще будут. Что касается меня, я в такие игры не играл и играть не буду. Я играю честно и прозрачно. Моя жизнь, как [открытая] книга, — обо мне все всё знают, абсолютно всё и даже то, что не обо мне.

О связях с бизнесменами Цопа, рейдерстве Плахотнюка и угрозах

— Нередко говорят о моих взаимоотношениями с бизнесменами Цопа. Виктор и Виорел не братья и даже не родственники, они однофамильцы, они совместно владели акциями нескольких банков, где также был соакционером и Владимир Плахотнюк.

С одним из них, Виктором Цопа, мы знакомы с 1997–1998 годов. В 1999 году я женился и выбрал его нанашом, потому что он порядочный человек, у которого многому можно научиться. Он работал в своей сфере, я — в своей, мы друг друга уважаем. Я стал его адвокатом только в 2010 году, через 11 лет после того, как мы стали родственниками, скажем так. Когда у них рейдерским путем Плахотнюк забрал вообще все акции [«Victoriabank»].

По сравнению с другими моими клиентами, они (Виктор и Виорел Цопа) стали говорить публично. Еще до отъезда в Германию, находясь в Молдове, начали публично выступать и против режима Воронина, и против режима Плахотнюка, против всей несправедливости.

У меня было очень много [других] дел, кроме рейдерской атаки на Виктора и Виорела Цопа, на которых почему-то все сосредоточились. Я защищал детей, которые были жертвами 7 апреля, я защищал многих иностранных инвесторов, защищал многих жертв режимов. Но тогда, в 2010 году, когда я увидел, как по указке Плахотнюка фабриковались дела, как он рейдерски забирал у людей все, забирал бизнесы, тогда я понял, что дальше некуда.

Я тогда публично разоблачил рейдерские атаки. Через несколько лет я стал говорить о том, что наша юстиция становится прачечной для отмывания грязных денег, я говорил об этом еще 2013 году (дело о ландромате). В 2014 я уже собрал документы, которые подтверждали, что в это были вовлечены политики, судьи, министры, депутаты. Меня даже спрашивали, отдаю ли я себе отчет, как это рискованно. Я отдавал себе отчет, но понимал, что, если я не опубликую, это все будет длиться, и длиться, и длиться. В 2014 году они остановились, стало опасно проводить через Молдову эти миллиарды. А провели тогда не менее 30 млрд долларов.

Я разоблачал и рейдерские атаки, и отмывание мафией миллиардов, и кражу миллиарда — это все было связано. Было немало угроз — и по телефону, и на почтовый ящик, но я не обращал на них большого внимания. А вот когда по моей машине стали стрелять, следить за мной, за моей машиной, для этого использовали пять автомобилей с приднестровскими номерами, когда они приблизились к моему дому, семье, жене, вот тогда я решил в июле 2012 года уехать с семьей в Германию.

Возвращение в Молдову и создание партии

— Когда я уехал, я был свободным человеком в Германии. Но тут дома, где моя мама, где мой брат, где мои предки, где я собирался жить, тут не было свободы. Я никогда не собирался эмигрировать и уверен, что 99% наших сограждан не хотели этого.

 Да, там можно комфортно жить, там ты свободен, там государство работает на людей, но я хотел, чтобы так было тут, в Молдове. Я хочу, чтобы у нас дома были дороги, а у нас их нет, хочу, чтобы были зарплаты хорошие, чтобы были рабочие места, чтобы наши бабушки и дедушки получали нормальные пенсии. Я хочу, чтобы тут правда и правосудие восторжествовали, чтобы не обманывали каждый день по телевизору, чтобы судьи судили по закону, а не по телефонному звонку.

Я позаботился о том, чтобы моя семья в Германии находилась в безопасности. Я проработал там пару лет, но я не смог остаться и вернулся. Я знал, что рискую, потому что в 2014 году Плахотнюк был на пике своей власти. Но я вернулся и создал с моими коллегами гражданскую платформу DA («Достоинство и правда»). Тогда мы даже не думали, что пойдем в политику. Я хотел оставаться гражданским активистом.  Ни до, ни после Платформы DA я не занимался политикой и не буду в другой партии. Они моя политическая семья, команда, я никогда не считал это партией одного человека. Потому что эта партия создавалась на улице, в нее пришли и аграрии, и педагоги, и медики, и студенты, и бывшие журналисты, политические аналитики. У нас в партии и румыны, и русские, и украинцы, и евреи — очень много разных людей собралось.

Когда вы спрашиваете у меня про команду, я могу назвать многие имена, есть Дину Плынгэу — самый молодой депутат, есть Кирилл Моцпан — очень хороший специалист в области безопасности, есть Стелла Макарь, которая занимается социальными проблемами, особенно проблемами ветеранов приднестровского конфликта, есть Инга Григориу, которая очень многого добилась в селах, есть Ливиу Вовк — архитектор, но занимается сейчас тоже социальными вопросами.

Доктрина нашей партии христианско-демократическая, мы хотим, чтобы государство не бросало людей самих разбираться со своими проблемами. Например, в этом году, когда случилась засуха, не нужно оставлять людей, чтобы они сами искали выход из этой ситуации. Государство должно вмешаться, как это делается в той же Германии.

Наша партия живет на членские взносы, пожертвования, и то, что дает государство. Мы прозрачная партия, все наши отчеты сдаются в Центризбирком, они проверяются. С этой точки зрения, мы — одна из самых прозрачных партий в Молдове.

Об уличных протестах и их результатах

— Почему Плахотнюк меня не посадил? Я его мысли не знаю, но, мне кажется, с самого начала он не обращал внимания, он думал «собака лает, караван идет». А я набирал обороты, и, когда нас на улице стало 50 000 — это было поздно.

Я стал тем человеком с улицы, правозащитником, который боролся с коррупцией, нищетой, несправедливостью. Когда он давил своих партнеров по бизнесу, думали, ну разберутся сами — это бизнес. Когда шла речь о политиках, замешанных в коррупционных схемах, которых он преследовал, и на это закрывали глаза. А другое дело, если бы он взялся за не коррумпированного человека, бывшего прокурора, адвоката, на которого при всем желании ничего криминального нельзя найти. Он пытался приписать мне 11 домов, какие-то машины, которых у меня не было, натравил на меня все подконтрольные ему СМИ. То, что я показал себя как человек из народа и за народ, — в этом была его сложность. А потом было уже поздно.

Мы добились возвращения всенародного избрания президента. Все опросы показывали, что люди не хотели, чтобы 100 человек в парламенте договаривались между собой, потому что там коррупция. Наше общество считало, что мы должны всенародно избирать президента. Мы собрали 400 тысяч подписей за это. Знаете, какая была проделана работа? И если сейчас у нас есть это право — самим выбирать президента, то только потому, что тогдашняя платформа «DA» собрала столько подписей. Думаете, Плахотнюк дал бы нам это право, если бы не было того прессинга? Конечно, нет.

Думаю, Плахотнюк счастливо вздохнул, когда я четыре года назад отказался участвовать в президентских выборах. Ему это было очень выгодно, потому что, если бы я участвовал в тех выборах как кандидат, тогда то, что случилось в 2019 году (Влад Плахотнюк сбежал из страны), получилось бы еще в 2016 году. Так получилось, мои партнеры не согласились тогда на мою кандидатуру, и мы проиграли те выборы, в которых Додон и Плахотнюк были одним целым.

По факту, я протестовал с 25 января 2015 года и до 2018 года, даже до 2019 года. Дошло до 50 тысяч человек, потом до 100 тысяч — это были не именно мои сторонники, это были граждане Молдовы. В сентябре 2015 года люди стали просить создать партию, и вот тогда уже стало ему [Плахотнюку] боязно. Он позвал к себе и Усатого, и Додона, договорились, чтобы они тоже вышли на улицу, один встал перед парламентом, другой — перед президентурой, и, имея деньги, якобы протестовали и они.

Многие тогда говорили, что не стоит с ними связываться, но я предпочел, чтобы наше общество объединилось. Неважно, кто возглавляет эту колонну, в этой колонне мои сограждане, русскоязычные, украинцы, гагаузы, молдаване, румыны, как бы они себя ни называли — это мои сограждане. И даже если я знал, что они больше представляют не интересы народа, а свои какие-то партийные интересы, я предпочел не разделять общество, чтобы это общество сплоченно боролось.

Я считаю своим достижением, достижением моей команды то, что мы не позволили Плахотнюку наши мирные акции протеста превратить в насилие. Они очень желали этого, хотели повторить 7 апреля 2009 года. Я благодарен нашим людям, которые понимали, что взятие парламента или президентуры штурмом ничего не даст.

О четырёх месяцах работы на посту министра МВД

— А в июне 2019 года мы были депутатами и, можно сказать, взяли парламент мирным демократическим штурмом. Мы боролись за то, чтобы люди в Молдове жили нормально. Мы прекрасно понимали, насколько высока ставка, как сильно Плахотнюк желает остаться у власти. Мы понимали, насколько рискованно войти в противостояние с его структурами. Я к этому времени уже перешел эту грань и уже не боялся, но рисковать жизнью наших сограждан — это было бы преступлением. Поэтому мы решили бороться сами и делали все возможное, чтобы не было столкновений, чтобы не повторилось 7 апреля.

— Я уверен, всем не угодишь. На посту министра МВД я начал делать что-то, что не делалось до этого 30 лет. На протяжении 30 лет было одинаково. После того, как я возглавил МВД, люди там стали работать только на государство, только на людей, а это немало. Я не мог успеть убрать 13 тысяч человек, работавших при Плахотнюке, и поставить других 13 тысяч человек — это невозможно.

Я человек дела, я убрал из МВД пятое управление — это управление, которое нас прослушивало, занималось слежкой за гражданскими активистами, за людьми, включая тех журналистов, которые сейчас недовольны моей работой. Я закрыл эту политическую полицию.

За 3,5 месяцев на 5,5 % упал процент ДТП, так как мы принимали превентивные меры.

За 30 лет на складах «Молдова-фильм» накопилось 900 кг взрывчатки, это было очень опасно, и все знали об этом, но никто не хотел брать ответственность. Я это сделал. Подключил армию, СИБ, и это все вывезли, это было сделано за две недели.

Спросите следователей, на протяжении 30 лет они мучались — им негде было делать экспертизу. Я решил этот вопрос за месяц.

Люди, если бы пообщались с полицейскими, они узнали бы о многом, что я успел сделать за эти четыре месяца. Пока я руководил МВД, уровень контрабанды сигарет упал до минимума за последние десятилетия — на время моей работы эти схемы исчезли.

Я дал подчиненным свободу работать на государство, а не отвечать на какие-то звонки. В качестве министра я сделал все возможное, чтобы все структуры государства, и центральные, и местные, работали сообща.

Если бы Андрей Нэстасе не стал министром МВД, никогда не завели бы уголовное дело на бывшего начальника СИБа, поверьте. Приговор, который ему вынесли (штраф) — это циничное и неправильное решение. За высылку турецких учителей должны были отвечать и Ботнарь, и Плахотнюк, и Додон, каждый в меру причастности. Это дело замяли так, чтобы никто его никогда не возобновил, я как министр МВД добился того, чтобы его передали в прокуратуру. Могу сказать, что никогда не стал бы адвокатом Додона. Я считаю, что с моральной точки зрения Додон не имеет права участвовать в выборах.

Какие-то дела против того же Плахотнюка, Шора сейчас рассыпались не из-за меня, а потому что власть снова отдана тем же структурам. При мне правительство уволило [Александра] Пынзаря, а сейчас он стал министром обороны.

Мне рассказывал один из журналистов, что его знакомые полицейские говорили, что уходят из полиции, когда я возглавил министерство. Они объяснили это тем, что я «не умею работать» — сам не беру взятки и другим не позволяю. Я предлагал тогда тем, кто что-то совершил, самим подавать в отставку, но никаких списков на увольнение, как говорят, не было. Бывший глава бельцкого инспектората полиции Олег Кожокарь, например, говорил о таких «черных списках», но он был среди первых, кого нужно было увольнять за то, что он занимался политической полицией.

Меня критиковали за установку распятия в фойе МВД. Крест есть и на гербе Молдовы. Если можно на гербе, то почему нельзя в государственных институтах? Я хочу сказать, что можно. Я не нарушил ни законы, ни мораль, и доказательство тому решение суда, которое основывается и на решениях Европейского суда по правам человека. Этот крест никому не мешает.

Когда я назначал исполняющим обязанности главы Генинспектората полиции своего кума Михая Балана, я понимал, какая будет реакция. Но в те часы, я даже не говорю про дни, никто не хотел занимать эту должность. Я предложил его кандидатуру, а решение принимало правительство. Также я предложил и Домнику Маноле [на пост главы Конституционного суда], с которой мы не кумовья, потому что это были те люди, кто боролся с Плахотнюком. Если бы я думал только о своем имидже, мы бы ничего не достигли. А я должен был все сделать, чтобы полицию возглавил неподкупный человек. То же самое могу сказать и о Конституционном суде. И я это сделал.

Я не долго работал в коалиции с социалистами. Я даже сказал бы, что не было никакой коалиции, я просто работал в МВД, и мне никто не мешал и не говорил, что делать. В парламенте наши политформирования могли продолжить работу, но кто-то больше думал о себе, а не о стране и людях.

Наша Платформа «DA» настаивала на люстрации всех причастных к краже миллиарда, к рейдерским атакам, к отмыванию денег. Мы смогли чего-то добиться, подняли вопрос в Конституционном суде — весь его состав тогда ушел, глава Генпрокуратуры Эдуард Харунжен, который долго не хотел уходить, тоже ушел в результате этого решения. Мы начали процесс, но нас не поддержали. В качестве президента я этого добьюсь.

Нужно иметь терпение, делать все по закону, и в конце концов все ответят за то, что они делали.

Об обвинениях в нелюбви к СМИ, неправедных доходах и русофобии

— Я всегда уважал прессу и, если журналист нормальный, отвечу на любые вопросы. Но в течение пяти лет существовал медиа-холдинг Плахотнюка, который писал фейки и оскорблял и меня, и мою маму, и мою семью. Когда журналист занимается линчеванием, а не своим делом — это нехорошо. А я человек, я не из металла, не из бетона. Когда говорят плохое про мою маму, которая сама растила меня с двух лет, я могу не выдержать. Есть черта, которую нельзя переступать. Если я не очень вежливо отвечал, то давайте посмотрим, какие были вопросы.

Меня спрашивали, на что я живу, и я ответил, что жена заботится о детях в Германии, она там получает зарплату. А я тут борюсь и уже пять лет ничего не зарабатываю, живу это время на накопления. СМИ Плахотнюка что только ни писали о моих доходах за это время, но я, в отличие от других политиков, привез сюда деньги, заработанные за рубежом. А некоторые политики воровали тут деньги и уводили за границу. Если бы в моих доходах хоть что-то было нечестным, поверьте, Плахотнюк бы позаботился, чтобы я чуть-чуть отсидел.

Никакого отношения к JurnalTV я не имею и, пока я в политике, никогда не буду иметь акции или дивиденды в СМИ. Я считаю, что СМИ должны быть свободными. Абсолютно свободных СМИ не существует нигде, но я хочу, чтобы в нашей стране все были независимыми. Все, что у меня общего с JurnalTV, — это наша общая борьба с несправедливостью, с режимом и так далее. Они делали свое дело, я — свое дело. В Америке пресса свободно говорит, кого она поддерживает, пусть и у нас так будет. Хотят поддерживать какого-то политика — пусть, но пусть и говорят, на какие деньги это делается.

Меня обвиняют в русофобии, а у нас зампредседателя платформы «DA» Александр Слусарь — русский. У меня очень много друзей русских, украинцев, они тоже говорят на русском. Вы не найдете ни одного русского, которого я обидел по этому признаку. Я хочу сплотить это общество, вне зависимости от того, на каком языке мы разговариваем. Додон, Воронин, которые многое обещали сделать для русскоязычных, чтобы получить их голоса, в итоге ничего для них не сделали. А я сделаю для этого населения больше, чем они все вместе взятые. Я не буду обещать, как они перед выборами, но я буду бороться, чтобы все наши граждане хорошо жили в благополучии и взаимопонимании.

Если я стану президентом…

— 4 марта я говорил о том, что у нас будет единый кандидат на президентских выборах от блока ACUM, и уже была договоренность, что это буду я. К сожалению, наши партнеры отступили от своего слова.

[На посту президента] первое, я сделаю так, что этот институт власти будет работать на людей. Президент должен сделать все возможное, чтобы ликвидировать экономический кризис, пандемический кризис, бороться с коррупцией. Не настолько малы полномочия президента, как все говорят. Зависит от человека, который занимает должность.

Те, кто говорят, что я сразу присоединю страну к Румынии, наверное, никогда не читали нашу Конституцию. Если я румын, это не значит, что я не люблю других людей. Я молдаванин, потому что я тут родился. Я добиваюсь, чтобы мы вместе с Румынией, с Венгрией и с другими странами Евросоюза оказались в цивилизованном пространстве. Да, сейчас нет предпосылок для расширения Евросоюза, потому что на границах — страны с неразрешенными территориальными конфликтами: в Молдове — Приднестровье, в Украине — Донбасс, нет нормальной юстиции и экономики.

Любому президенту нужно, чтобы общество было сплоченным, потому что тогда государство будет сильным. Я понимаю, что их разделяют искусственно, а я хочу естественно людей собрать. Я соблюдаю права и свободы людей любой веры. Моя свобода заканчивается там, где начинается ваша. Если столько веков в Молдове жили вместе: и те, кто говорит на русском, и те, кто на румынском, и те, кто на украинском, почему мы в 21 веке ищем то, что нас разделяет, а не то, что объединяет? Я за возрождение нации, государства, общества. Я бы хотел, чтобы все политики в стране делали то же самое.

— Я сделаю все возможное, чтобы коррупция была приравнена к измене родине, чтобы за это давали хотя бы 25 лет, без возможности избежать или сократить наказание. Я позабочусь об этом, в каком бы качестве я ни был. То, что воровали у людей на протяжении 30 лет, нужно им вернуть, и это будет.

О кумирах в политике, мигалках, хобби и семье

— Есть очень много хороших политиков, у которых можно чему-то научиться. Шарль де Голь, потому что он, когда нужно было принимать важные решения, прибегал к референдуму, Лех Валенса, с которым я пару раз встречался, Ангела Меркель, Вацлав Гавел для меня — тоже пример, Витаутас Ландсбергис (литовский политик и общественный деятель), из Румынии — Корнелиу Копосу. Но в первую очередь я учусь у нашего народа. Наш народ имеет одно особенное качество, которое мы иногда даже недооцениваем, — это мудрость.

— Когда я был вице-премьером и министром, я не пользовался охраной, кортежами и мигалками. Я понимаю, что есть ситуации, встречи, когда такие вещи положены по протоколу, тогда это нужно соблюдать. В остальное время, даже сегодня, я ездил по городу на самокате. И собираюсь на таком же транспорте ездить из президентуры в парламент. Я езжу и в троллейбусах, и в автобусах.

Нужно сделать так, чтобы с этого года выборы в Молдове были и корректными, и свободными. Я призываю работать, а не протестовать. Если наш выбор, наше решение будет соблюдено, тогда не нужно будет выходить на протесты, как это было 7 апреля у нас или как это сейчас происходит в Белоруссии, или происходило в Украине.

— В свободное время я читаю, сейчас, например, читаю Черчилля, на русском. Если уж совсем время позволяет, то играю в футбол. Вредных привычек у меня нет, не пью, не курю. Иногда люблю поесть, но слежу за своим здоровьем, все-таки 45 лет — это не 25.

— Моя семья уже тут, со мной. Недавно нашей семье исполнился 21 год. У нас трое детей, младшей девочке 6 лет, и два сына — 18 и 19 лет. Одежду помогает выбирать жена, даже когда они были в Германии, я мог по воцапу спросить совета, какой надеть галстук. Стилистов у меня нет.

Я чувствую себя очень виноватым перед своими близкими, они пострадали из-за меня. Я очень стараюсь быть хорошим сыном, хорошим мужем, хорошим отцом, но на какое-то время я оставил их на втором плане из-за своей борьбы. Мне мало удается участвовать в воспитании детей, и это очень болезненно для меня, потому что они жили без отца. Как я в свое время, хотя их отец жив. Но, с другой стороны, они получили хорошее воспитание от мамы и в тех школах, где они учились, они не были одни, близкие были рядом. Надеюсь, они не так сильно обижены на меня. Сыновья уже неоднократно говорили, что гордятся мной. Это очень важно, это значит, они что-то поняли.

Если бы я не занимался политикой, я занимался бы адвокатурой. Наша политика — это игра без правил. Я потерял свою свободу, когда стал председателем Платформы DA. Я принадлежу не себе, а политической семье.

СП

Читайте также:
Усатый о семье, закатывании в асфальт и любви к оружию. Текстовая версия интервью «СП» с кандидатом в президенты
Санду о возвращении из США, закрытии школ, русофобии и шансах на победу. Текстовая версия интервью «СП» с кандидатом в президенты
Смотрите также:
Лица оппозиции. Встречи без пиджаков. Большое интервью «СП» с Ренато Усатым
Лица оппозиции. Встречи без пиджаков. Большое интервью «СП» с Майей Санду
Лица оппозиции. Встречи без пиджаков. Большое интервью «СП» с Андреем Нэстасе